Гейша - Лиза Дэлби
По нашим понятиям естественное для человека стремление скрыть собственные затруднения видится как некий обман, хотя ничего подобного в действительности нет. Мы выискиваем вероломство и недобросовестность, если разрыв между хоннэ и татэмаэ оказывается слишком глубоким.
Гости миссис Н., возможно, обиделись бы, услышав ее нелестные замечания о них, но, скорее, просто укрепились бы в своем неважном о ней мнении. Хотя суровые законы общественной жизни требуют гибкости, мы очень неохотно примиряемся с ней. Это еще одна причина, почему американцы с подозрением относятся к гейшам.
– И как ты можешь сносить столь неискреннюю лесть! – говорит американка своему мужу, возвращаясь с энкаи, устроенного японским коллегой. Она видела, как гейши увиваются вокруг ее мужа, и такое поведение кажется ей совершенно неприличным. Женщина считает, что слова и действия гейш никак не могут быть искренними. Ей трудно понять, что поведение гейш – это лишь фасад их работы и говорить о неискренности тут нет смысла. В свою очередь, гейши после совместных вечеринок озадаченно расспрашивают меня о ядовитых стрелах, летевших из глаз иностранок поверх языкового барьера. Гейшам неуютно, ведь японские жены так себя не ведут. На мой взгляд, за необоснованной враждебностью американских жен скрывается негласное обвинение гейш в вероломстве.
Дзасики-экспромт
С некоторыми клиентами бывает так легко и просто общаться, будто сидишь дома в удобном старом халате. Таким был и господин Сато, лет десять посещавший чайные домики Понтотё. Он брал уроки пения у той же преподавательницы, с которой занимались все обитатели квартала, и гейши его любили. Он был не из тех, с кем приходилось манерничать, и в его присутствии велись совершенно открытые и непринужденные разговоры. Таких «легких» посетителей гейши иногда называют онисан (старший брат). Если человек пожилой – то отосан (папаша), но уже с оттенком флирта. С господином Сато обращались как с настоящим старшим братом и безо всякого кокетства.
Мои отношения с ним были такими же, как у остальных гейш Понтотё. Как товарищ по классу пения, он наблюдал за моим упорным освоением японской манеры исполнения коуты, ободрял и помогал советами в том, чему сам научился за несколько лет. В отличие от других бизнесменов, бравших уроки коуты, чтобы облагородить свой имидж знатоков и ценителей этого рода искусства, господин Сато просто любил петь. Однажды он пригласил меня отобедать вместе, и всю трапезу мы с ним проболтали о наших любимых пассажах и песенных образах.
Мы выбрали ресторан, принадлежащий одному участнику нашего кружка пения. Раньше это был чайный домик его матери, который новый хозяин с помощью жены переделал в ресторан. Лет десять назад он пришел к заключению, что Понтотё уже не в состоянии держать на плаву прежнее количество чайных домиков, но удачное местоположение на берегу реки дает шанс выдержать конкуренцию, если придать заведению более широкий профиль. Ресторанчик «Удзуки» в своем облике сохранил многие черты старого чайного домика, однако не во всех заведениях аналогичная перестройка оказалась столь удачной. Рядом с «Удзуки» находится старый отяя «Яматоми», превратившийся в шумную столовую, куда ходят целыми семьями. Внешне он еще выглядит прилично, но затертые татами уже не соответствуют былому изяществу чайного домика. Другие закрывшиеся заведения были просто снесены, и на их место втиснулись современные бетонные здания с безликими барами и магазинами.
Заканчивая обед в «Удзуки», господин Сато предложил остаток вечера провести в чайном домике Корики. Мы позвонили ей и отправились туда. Корика встретила нас в вестибюле в блузе и юбке – верный признак того, что наше дзасики будет неофициальным. Она обшарила кухню в поисках того, что можно подать на закуску к пиву, и нашла только сардины, которые тут же и зажарила. Она знала, что мы пришли не ради разносолов, а ради ее общества.
Это дзасики получилось музыкальным, но очень и очень тихим. Корика умела петь в стиле киёмото, и знающие слушатели без труда улавливали этот стиль пения в ее трактовке коут: словно народная песенка в исполнении оперной певицы, в чем есть своя прелесть.
Корика пригласила на наши посиделки Кадзуэ, старую гейшу, виртуозно играющую на сямисэне. Я исполнила несколько своих коут, после чего инструмент взяла в руки Кадзуэ. Она знала и играла всё. В перерыве Сато спросил, каков год моего рождения. Я сказала, что родилась в год Тигра.
– Я тоже Тигр, – кивнула Кадзуэ.
Это означало, подсчитала я, что ей шел шестьдесят первый год. Как правило, гейши в преклонном возрасте любят поговорить, и Кадзуэ не составляла исключение.
Когда она положила сямисэн, Сато наполнил ее стакан пивом. Старая гейша заговорила о мужчинах, и мы с Корикой живо поддержали тему, будто Сато-сан вовсе и не был представителем японских мужчин, которых мы принялись откровенно обсуждать. Он слушал нас с интересом и был несколько удивлен.
– Я довольна своим нынешним положением, как никогда раньше, – говорила Кадзуэ. – И знаете почему? У меня нет больше данна и нет никаких забот. И пока я в состоянии вести такую жизнь, мне даже не хочется связываться с мужчинами, уж простите, Сато-сан.
Корика поддержала пожилую даму:
– Хуже всего быть женой. Она обязана заниматься всякой чепухой и мириться с любыми выходками мужа, потому что у нее нет ни власти, ни средств, нет ничего своего. У женатого мужчины могут быть на стороне и любовница, и девочки. Какая жена в состоянии позволить себе такое? Разве это справедливо? Прошу прощения, Сато-сан.
Наш гость не проронил ни слова. Заметим, сколь по-свойски относились к нему женщины, если так свободно и откровенно рассуждали в его присутствии. И хотя ничего из сказанного непосредственно к нему не относилось, выслушивать такие слова, конечно, было не очень приятно, и он наверняка поеживался.
– Родись я заново, хотела бы стать только мужчиной или гейшей, – продолжала Кадзуэ. – Свобода человека заключена именно здесь.
– Совершенно согласна, – подтвердила Корика. – Быть женой в Японии – мучение. Наша Митико (хозяйка «Мицубы»)
