Соль Вычегодская. Строгановы - Татьяна Александровна Богданович
– Дело, сынок, задумал. Возьми Федьку с собой, толковый он. Полой водой живо съездишь, поглядишь. С коих пор не бывал никто.
Анна Ефимовна даже обрадовалась. Она боялась, что дома Данила, пожалуй, еще что-нибудь затеет, всю казну переведет.
– Когда ж ехать надумал, сынок?
– Да у меня все исправно, хоть завтра в путь. Воскресенья лишь дождусь, в соборе помолюсь и выеду.
– Сказал – скорее надобно. А то воскресенья дожидаться хошь. Богомолен сколь стал, – сказала Анна Ефимовна.
Данила опустил голову, но ничего не сказал.
– Может, дома молебен отслужить? – спросила Анна Ефимовна. – Завтра ж можно к отцу-настоятелю послать.
Данила испугался.
– Ha что, матушка, настоятеля тревожить, я дождусь. – Он взглянул на Анну, а у нее глаза смеются.
– Матушка, сказал Данила, аль неладно я что молвил? Чего смеешься?
– А ты чего хитришь, Данила? Гадаешь, не ведаю я, что тебя в собор манит. На то и к себе звала Устю, посмотреть хотела, на кого мой сынок все глаза проглядел.
– Уж ты скажешь, матушка… А правда, матушка, нет моей Усти краше.
– Уж и твоей, – сказала Анна, – больно ты скор, сынок. Поедешь ноне, – может, и с памяти долой. Дело молодое. И лучше, Данилушка. Батюшка на Москве тебе ладит невесту сыскать.
– Не бывать тому, матушка. Ни на ком, опричь Усти, не женюсь. Так и батюшке скажи.
– Мотри, Данила, большой шум будет. Иван Максимыч сильно воеводу не любит.
– Воевода тож на его гневен, – сказал Данила. – Добром не дадут, все едино – увозом увезу. – Вишь, какой шустрый, – сказала Анна с усмешкой. Ну, да не тотчас. Молод еще жениться ты, Данила. Погодь маленько.
– Годик погожу, – ответил Данила, – а коль сам женить затеет батюшка, право слово – сбегу.
Немецкая соль
Не повезло Анне Ефимовне. Только что Данила уехал, как у нее пошли неполадки. И все с голландцем. На другое же утро прибежал к ней Надейка повар с жалобой.
– Уйми ты, матушка, немчина того, – говорил он. – Вишь, что надумал! Не по нраву ему, что в кровлях посередке дыры. Велит заделывать, а в стенах прорубать. Суматошный.
– Ну чего ты цепляешься к нему, старый, – сказала Анна, – пущай его, как ведает. Аль тебе тех дыр жалко?
– Время-то, матушка, Анна Ефимовна, жаль. Варю, чай, починать пора. Цырени-то больно хороши удались. Соль поглядеть охота.
– Наглядишься, – усмехнулась Анна. – Данила не велел мастеру перечить.
Повар ушел и все ворчал по дороге.
Сделали, как велел голландец, а потом сами радовались. Дым раньше прямо вверх тянуло. Хочешь в цырень заглянуть, как там рассол уваривается, а в глаза дым, не видно и рассола. А теперь дым из ямы вбок потянуло. Стань с другого края и мешай, глаза не ест.
Надейка даже мастеру крикнул:
– Молодец, Ваня! – и на дым показал.
Он с ним всегда разговаривал, как с глухим.
Начали варю. Надейка так и похаживал кругом. Все морщины у него смеялись. Пять лет – шутка ли? – мучился, ночи не спал на тех варницах проклятых. Слезами исходил, мешавши. А соль – тьфу! Дождался-таки. Цырени – не наглядишься. То-то соль будет! Парни посмеивались, когда на него глядели.
– Вишь, радуется старый! Словно его та соль. Руки-то все едино разъедать будет, чистая аль нет.
Ну, а все-таки и самим любопытно было. Молодые хорошей соли и не видали. Будто веселей работалось. Или уж от Надейки. Очень он весел был. Затопили варницы, чуть солнце встало. К вечеру притомились все – день летом долгий. Один Надейка, хоть и старый, а с места не сходил. В других варницах повара сменялись с подварками, то один мешает рассол, то другой, а Надейка со своей мешалкой стоит в темной варнице перед цыренью, точно воевода с саблей перед полком, – не уступает никому места. Сам хочет знать, когда соль садиться начнет. Солнце еще не зашло, как подошел к первой варнице голландец – он все похаживал между варницами – и говорит Надейке:
– Ну иди, ван-Надей. Я буду мешайть.
– Пошто ты? – удивился повар. – Завсегда я мешаю. Кипеж[39], может, скоро почнется. Нельзя мне уйти.
Мастер рассердился.
– Ну, ну, – сказал он, – иди. Я – мейстер. Слушай меня!
Надейка стал было спорить, но мастер взял его за плечо, повернул, а другой рукой мешалку у него отнял. Надейка и оглянуться не успел, как стоял уже за дверью. А голландец на его месте мешал рассол. Надейка и руками всплеснул.
– Вишь, собака-немчин. И силища у его. Согнал с исконного места. Цырени новые, первая варя, а он мешать не дает.
Парни и те нахмурились. Зря обидел деда немчин. Чего станешь делать? Их дело подневольное. Таскай дрова да рассол подливай. Надейка скреб в затылке, руками разводил, но все тут же около своей варницы топтался. Вдруг мастер высунулся из двери и крикнул:
– Оля! Берить черпаки! Выливать раззол от сирени.
Повар даже вскрикнул.
– Ахти, святители! Неужли вновь протекла цырень? Новая-то! Как чинили-то!
Но мастер и не глядел на него, только покрикивал на работников:
– Жив! Жив! Скор!
Парни принялись черпать рассол и выливать на землю, а Надейка все причитал:
– Ой, беда! Господи батюшки! И надо ж, чтоб моя цырень протекла. Дай ты поглядеть, Ваня, где текет-то?
Но мастер стоял у порога и не пускал повара, чтоб не мешал парням вычерпывать. Чуть не до дна они вычерпали, когда мастер сказал:
– Носи из река чистый вода! Лей уф сирень.
Ай! – крикнул Надейка. – Да чтой-то? С ума сбрел немчин. С чистой воды соль варить! Ой, не слухайте его, робята!
Но мастер взял опять Надейку за плечо, повернул и толкнул легонько в спину, сказав:
– Молчайть! Я тут мейстер. Жив! Жив! Таскайть вода! Ну? Скор!
Голландец так посмотрел на парней, что они и пикнуть не посмели. Кинулись с ведрами к Вычегде и живо начали наливать цырень. Надейка только охал.
– О-о-о! Пропала моя варя! Хошь бы иную какую загубил. А то, гляди, на мою, басурман кинулся. И с чего у его ум-то помутился? Аль на хозяйский двор бегчи, сказать?
Но и отойти Надейка никак не мог. А мастер все стоял с мешалкой, мешал в
