Миры Эры. Книга Третья. Трудный Хлеб - Алексей Олегович Белов-Скарятин
Именно тогда я осознала, что она не желала причинить мне боль, даря десять долларов, как и всем другим слугам, и что её мнение было и всегда будет точкой зрения человека, которому не дано свыкнуться с тем, что он резко разбогател. После этого моё отношение к ней заметно улучшилось, и вместо того, чтобы злиться или обижаться на её слова и поступки, я испытывала лишь удивление и жалость.
Та зима выдалась необычайно тоскливой и долгой, и дни тянулись, словно налитые свинцом. Дюма с утра до ночи начинал дурно на мне сказываться, и я решительно изголодалась по книгам другого рода. Так как подолгу сидеть в Доме Слёз стало слишком холодно, да и смотреть там было особо не на что, поскольку светлячки давно исчезли, а звёзды при почти постоянной облачности были видны нечасто, я, вернувшись после вечерней прогулки, часами читала в постели. Первой хорошей книгой, попавшей мне в руки, стала "Главная улица" Синклера Льюиса, и я вряд ли смогу в достаточной мере передать своё изумление, вызванное прочтением столь точного и правдивого описания города, необычайно похожего на Рассвет. То, как там изображены улицы, дома, люди и обычаи, было настолько ярким и убедительным, что подчас казалось мне сверхъестественным. Получалось, что я читала книгу, на самом деле повествовавшую о жизни, которой жила теперь сама, в некотором смысле постепенно становясь одним из её персонажей. Совпадение было столь поразительным, что, по мере того как я проворно глотала страницы, мои глаза становились всё круглее и круглее. Это было одно из тех странных ощущений, которые не подвластны объяснению, как, например, думать о конкретном человеке, который, как тебе кажется, находится далеко, а затем неожиданно столкнуться с ним на улице; или же, когда определённое слово или мелодия звучат у тебя в голове, услышать рядом кого-то, произносящего это слово или напевающего эту мелодию. Со мной, как, вероятно, и с кучей других людей, много раз случалось такое, что во время паузы в беседе я ловила себя на мысли: "Вот сейчас она (или он) произнесёт именно эту фразу". И тогда я смотрела на неё (или на него) с тревогой, даже со страхом, будто моя жизнь зависела от того, услышу я возникшие в моём сознании слова или нет, и, к моему огромному облегчению, я их слышала! Непостижимы потусторонние силы – загадочные, завораживающие и озадачивающие, – что заставляют человека чувствовать себя беспомощным ребёнком, принужденным вести себя определённым образом, высказываться определённым образом и двигаться по определённому жизненному пути.
И то совпадение, что я прочитала данную книгу именно тогда, когда, будучи иностранкой, ежедневно видела "Главную улицу" воочию и жила её жизнью, произвело на меня столь сильное впечатление, что я сразу же классифицировала это произведение как одно из величайших среди когда-либо прочитанных мною и с тех пор никогда не меняла этого мнения.
Однако я была достаточно глупа, чтобы высказать своё суждение миссис Хиппер, которая, ужасно рассердившись, сказала, что Синклер Льюис не знает, о чём пишет, точно так же, как я не имею ни малейшего понятия, о чём говорю. Поскольку спорить с ней было бесполезно, я оставила эту тему, хотя та, часто возвращаясь к её обсуждению, вновь и вновь пыталась указать мне, как сильно я ошибаюсь.
Большинство обитателей Рассвета тоже были ко мне не слишком дружелюбны, относясь с явным подозрением.
"Ну, может, она и была там у себя графиней, хотя я в этом сильно сомневаюсь, но сейчас она точно на неё не похожа", – услышала я однажды слова миссис Уоппл, сказанные кому-то из её подруг как раз в тот миг, когда я входила в дом.
И, похоже, таковым было общее ко мне отношение. Куда бы я ни пошла – гуляла ли по улицам, заходила ли в магазин или встречала кого-то в доме миссис Хиппер или миссис Уоппл, на меня очень внимательно смотрели глаза, в которых выражалось больше любопытства и враждебности, чем чего-то ещё, а полуудивлённые-полупрезрительные улыбки, казалось, говорили: "Ты не сможешь навязать нам уважение к твоему титулу, ведь мы точно знаем, что ты всего лишь самозванка!"
Миссис Хиппер было бы весьма легко развеять все эти подозрения, поскольку она прекрасно знала, кто я такая, имея в своём распоряжении множество лондонских рекомендаций. Но по какой-то причине она ни разу не выступила в мою защиту, и недружелюбное отношение сохранялось в течение всего года моей жизни в Рассвете. Дошло до того, что я возненавидела ходить по улицам днём, потому что знала, что за мной тайно наблюдают из многих окон, замечая и комментируя каждый мой шаг. Думали ли они, что я воинствующий анархист с бомбой в кармане, или боялись, что я могу вломиться в их дома и украсть всё, что попадётся мне под руку, – я не знаю и по сей день. Но эта атмосфера постоянной враждебности и подозрительности заставляла меня, наполняя страхом, чувствовать себя загнанным зверем. Да к тому же детская няня Анна, не скупясь, рассказывала мне отборные сплетни – в основном то, что говорили обо мне люди, а так как они никогда не говорили ничего доброго, это только усугубляло ситуацию.
"О, Мадам, – начинала она обычно во время трапезы, – вы точно лопнете от смеха, когда я передам вам то, что миссис Джонс ляпнула про вас миссис Браун. Я случайно подслушала их в аптеке, покупая эти новые румяна (да, кстати, вам обязательно стоит их попробовать – они ужасно хороши, и небольшое нанесение на ваши щёки сотворит чудеса; на самом деле, если бы вы только позволили мне слегка вас подкрасить, то стали бы выглядеть совершенно другим человеком). Ну, в общем, как я уже упомянула, я слышала, как миссис Джонс сказала миссис Браун: 'Эта графиня' (и тут они
