Между молотом и наковальней - Михаил Александрович Орлов
– А с кем из посторонних по пути общались?
– Ни с кем. Ночевала со своей служанкой Мартой, а мы по очереди стерегли ее у двери.
– А днем?
Александра Борисовича вопрос озадачил, от чего поднес руку ко лбу и потер его.
– Разве упомнишь…
– К каждому посольству обычно кто-то пристает, а к вам кто пристроился?
– Купец один был с товаром, а то новгородцы, говорят, не дают низовским людям[76] с немцами торговать…
Осушили еще по чарке, и гость совсем захмелел. Пришлось Дмитрию Всеволожу послать холопов сопроводить Александра Борисовича, дабы передали из рук в руки его привратнику.
«Подозревать из посольства можно всякого, но согрешил-то кто-то один», – размышлял боярин. Неожиданно в голову пришла сумасшедшая, шальная мысль: взять княгиню наглостью, напором.
«В Москве она пока не обвыклась: ни порядков, ни обычаев не ведает. Скажу, что дружок хвастался тем, что слюбился с ней… Только заявить это нужно уверенно, так чтобы и тени сомнения не закралось. Поверит? Должна! Много мне не надо, всего-то какое-нибудь захудалое наместничество. Согласится, тем более что после того не стану мозолить ей глаза», – лихорадочно соображал Дмитрий Всеволож.
Вышло все, как нельзя более кстати. Василий Дмитриевич ускакал под Переславль Залесский, и боярин явился к великой княгине. Приняла, ничего не подозревая, но услышав о том, что боярин осведомлен о ее грехе на Волхове, вспомнила Шишку и со злостью подумала: «Какой подлец! Правду говорят, что оруженосцы болтливей баб. За такие откровения язык вырывать надо».
Со страхом подумала о муже. Ведь не пощадит, ирод! От этого на глаза навернулись слезы, как у провинившейся девчонки, но надо что-то отвечать, и, отвернувшись, затрепетавшим от волнения голосом попросила:
– Не губи, боярин, Христа ради!
Всеволож понял: клюнула!
– Что ты, матушка! Никто не желает тебе дурного… Жизнь за тебя положу, не сомневайся!
– Что же тебе надо?
Вот он, миг вожделенный, ради него все затевалось.
– Хотелось бы наместничество какое-нибудь захудалое получить… Похлопочи за меня, а то засиделся в Москве, – попросил Всеволож, кланяясь.
– Сделаю, – кивнула, и он понял, что выиграл, может статься, главную битву в жизни.
Через несколько дней Василий Дмитриевич вернулся из Переславля-Залесского, и княгиня, как бы невзначай, после близости заметила:
– Говорила тут с боярином Дмитрием Александровичем Всеволожем. Не глуп. Чего ты его к службе не приставишь? Жалко, такой человек пропадает от безделья. Наместничество бы ему какое-нибудь дал, что ли?
– Дам, – забываясь сладким усталым сном, заверил князь.
С тех пор началось возвышение рода Всеволожских.
28
Братья Тевтонского ордена не считали язычников людьми: их рубили, сжигали, топили. Убийство во имя Христа считалось богоугодным делом, но идолопоклонников не становилось меньше… В жестокости они не отставали от своих противников. Попавших к ним орденских братьев жмудины поджаривали на огромных ритуальных кострах прямо в доспехах, словно раков, или вешали вниз головой на священных дубах, называя их желудями Перкунаса. Впрочем, даже если язычники принимали христианство под угрозой смерти, то потом возвращались в старую веру или исповедовали обе религии сразу, посещая поочередно костел и капище. В этом имелось что-то сатанинское, от чего тевтонских братьев мутило.
Перешедший на службу Ордена литовский князь Витовт, видя, как разоряются его наследственные владения, и оценивая последствия своего союза с немцами, все более и более склонялся к тому, что зашел в тупик. Победы над литовцами и жмудинами при содействии немцев ему ничего не приносят, кроме ненависти соплеменников, из-за чего он ставится еще больше зависим от братьев Ордена Пресвятой Девы Марии. Такая власть порочна и недолговечна. Угрызения совести не мучили Витовта ни прежде, ни впоследствии, что соответствовало суровому духу эпохи, но выхода из создавшейся ситуации он не видел.
Ставка беглого князя находилась в то время в замке Риттерсвердер, на одном из островов Немана недалеко от Ковно. В Польше знали о готовящемся походе на Вильно. Несколько раз к Витовту подсылали убийц, но безуспешно. Никому не доверяя, князь окружил себя татарскими телохранителями, которые не владели ни польским, ни литовским, ни тем более немецким языками, зато отлично исполняли свои обязанности.
В конце концов, тяготясь зависимостью от Ордена, Витовт оказался на распутье, не веря никому и остерегаясь всех. Сам не осознавая того, он склонился к примирению с Ягайло, несмотря на старые счеты и обиды.
Некогда он обожал двоюродного брата Ягайло, потом возненавидел его до скрежета зубов, но без него ныне не обойтись. Само собой, Витовт не забыл и не мог забыть о задушенном в Кревском замке отце Кейстуте и бегстве из него в платье служанки Алены, о судьбе которой не задумывался. Со служанки заживо содрали кожу, но Витовт обещал жене Анне Святославовне одарить семью мученицы и исполнил свое обещание впоследствии. Простолюдины рождаются и живут для того, чтобы служить своим господам, в этом смысл и суть их существования. Простолюдины рождаются и живут для того, чтобы служить своим господам, в этом смысл и суть их существования.
Часть родственников и близких к Витовту бояр содержалась в качестве заложников Ордена в разных замках, но постепенно многих из них освободили, видя лояльность князя. В руках рыцарей остались его брат Сигизмунд, два малолетних сына Иван с Юрием (погодки) и несколько бояр. Честолюбие и жажда власти овладели князем. Не затрудняясь с выбором способа возвращения в Литву, он был готов пожертвовать заложниками. Власть без предательства не дается, недаром к ней слишком часто прибавляют эпитет «кровавая»…
Начал Витовт с того, что направил в Краков довольно туманное послание, но сам факт его получения показался членам королевского совета многообещающим. Война Литвы с немцами длилась давно, с возрастающим ожесточением. При этом с Польшей Орден формально не воевал, более того, ежегодно оба государства обменивались посольствами. В случае продолжения боевых действий Литва могла либо распасться, либо разорвать Кревскую унию. Близился критический момент, и советники короля, ощущали это. Краков втягивался в борьбу за Литву, формально сохраняя с Мариенбургом дружественные отношения. У поляков с тевтонами имелось немало и других противоречий, но логика событий затягивала их в кровавый водоворот событий.
– Избавь нас от ужасов междоусобицы, Матка Боска, – каждый вечер молила белокурая королева Ядвига, распростершись на каменном полу в часовне Вавельского замка.
Бедная женщина не желала участвовать в грызне католиков, но выбора у нее не было. Интуитивно чувствуя приближение войны, она в отчаянии объявила, что под угрозой опалы запрещает любые разговоры, враждебные ордену Пресвятой Девы Марии, а вельможным панам никак нельзя без Вавельского замка, прекрасных паненок и шумных
