Тамара. Роман о царской России - Ирина Владимировна Скарятина
'Ох, как же всё меняется утром,
Ох, как же всё меняется утром,
Её кудри ярки, её зубы белы,
Но они все лежат на столике утром'".
Однако что бы те ни говорили, мои чувства к мадемуазель Эме́ не менялись и восхищение ею росло день ото дня.
И тут случилось неслыханное, шокирующее, душераздирающее! Однажды днём она нетвёрдой походкой вошла в класс, её прекрасные голубые глаза были налиты кровью, а золотистые волосы странновато растрепались. Мы решили, что она заболела, и ахнули от искреннего сочувствия. Но когда она перегнулась через кафедру и, погрозив нам указательным пальцем, принялась задорно напевать по-французски на мотив "Марсельезы":
"Привет же вам, мои подвязки,
Поддержка для моих чулок …" —
мы поняли, что творится нечто в корне неверное.
При первых же звуках её раблезианской песни по ступенькам подиума взлетела дежурная учительница, которой оказалась не кто иная, как наша бедная отвергнутая Валентина Ивановна, и, обняв Эме́ за плечи, ласково промолвила: "Пойдёмте со мной, Мадемуазель. Я вижу, что у вас очень высокая температура и вы бредите".
Но Эме́ совершенно не уловила сути.
"У кого здесь высокая температура? У кого бред? – вскричала она, отпрыгивая в сторону и радостно смеясь. – Валентина Ивановна, бедная вы моя старушка, вы только посмотрите, как мне хорошо!" И, зажав края подола большими и указательными пальцами, стала весело отплясывать канкан, напевая:
"Се ля данс нуве́ль,
Мадемуазель"29.
В оцепенении мы уставились на нашу скакавшую богиню.
"Всем покинуть класс!" – сохраняя поразительное присутствие духа, сразу же объявила Валентина Ивановна, хлопнув в ладоши. Но никто не двинулся с места. "Давайте, уходите, убегайте, исчезните", – лихорадочно стала приказывать она, размахивая руками и прогоняя нас, будто мы были стаей гусей, тогда как мадемуазель Эме́, уже задирая выше головы свои маленькие изящные ножки, пронзительно визжала: "Оп-ля! Оп-ля!"
Но как раз в ту минуту, когда её веселье достигло апогея, а наши глаза повылезли на лоб, дверь открылась и на пороге классной комнаты появилась величественная фигура мадам Курба́. Мы все вскочили. Она властным жестом молча повелела нам покинуть помещение. Не смея её ослушаться, мы начали выходить парами, почтительно приседая в реверансе, когда двигались мимо неё. Оказавшись за дверью, мы тут же сбились в напуганную и встревоженную кучку.
"Ох, что же такое случилось с Мадемуазель?" – причитали мы.
"Возможно, она сошла с ума …"
"Да, да, похоже на то …"
"Ох, как ужасно! Бедная дорогая Эме́ …"
"Что же мы можем сделать? …"
Внезапно этот гвалт прорезал громкий голос. То был голос Вари Веренгрод, самой самостоятельной девочки, а ныне и старосты нашего класса.
"Ваша драгоценная Эме́ просто в стельку пьяна, вот что с ней случилось", – презрительно заявила она. Варя была одной из немногих, кто всегда недолюбливал Эме́, и называла ту "глупой французской куклой".
Ошеломлённые, мы в глухом молчании восприняли шокирующую новость, в то время как наша богиня медленно скатывалась со своего пьедестала.
И это стало концом Эме́. В тот же день она навсегда исчезла из нашей жизни, и никто из нас так и не узнал, что с ней случилось, куда она уехала и удалось ли ей в конце концов выйти замуж за усатого месье Жака Кусто́.
Очень скоро наши непостоянные сердца забыли о мадемуазель Эме́, ведь на сцену вышел Иван Иванович, наш новый профессор истории и первый молодой человек, когда-либо входивший в священные врата мадам Курба́. Причина такого столь необычного исключения заключалась в том, что он оказался сыном её близкого, закадычного друга ("Ан вьей ами́, куа́?30"), которого настоятельно рекомендовал Санкт-Петербургский университет за его отличную успеваемость и недюжинные способности к преподаванию. Невысокий, коренастый, всё ещё очень молодой и, словно девушка, румяный, он напоминал возбуждённого, вышедшего на охоту лиса. Его очаровательно длинный и мило заострённый нос, огненно-рыжие волосы, привычка проводить кончиком невероятно красного языка по чересчур алым губам и крепкие белые зубы – всё это подчёркивало поразительное сходство. "Рейнеке-лис31, хитрый Мыслитель" – так мы его окрестили, и "Рейнеке-лисом" он остался для нас на всю жизнь.
Его лекции по русской истории буквально ослепляли нас своим блеском, и, торопливо конспектируя их, мы старались уловить каждую его мысль.
Однажды утром, выглядя даже более воодушевлённым, чем обычно, он объявил, что "перейдёт от несколько холодного предмета обезличенной истории к теме потеплее – личному происхождению и прошлому".
"Иными словами, – провозгласил он, взъерошивая свою огненно-рыжую шевелюру и имея одухотворённо-прекрасный вид, – мы с вами, ненадолго прервав наш курс и слегка отклонившись в сторону, рассмотрим насущную проблему наследственности и её более чем вероятного многогранного влияния на жизнь человека".
"Бесподобная манера речи!" – восхищённо думала я, записывая как угорелая и пока что успешно ловя каждое слово его несравненного ораторства.
"Не высовывай так язык. Ты выглядишь придурковато", – предостерегающе шепнула моя соседка слева, Соня.
Я поспешно втянула язык и закрыла разинутый рот.
Тем временем Варя Веренгрод, староста нашего класса, подняла руку и встала.
"Пожалуйста, Иван Иванович, – крайне почтительно произнесла она, и, хотя её щёки покраснели, голос звучал ровно, – не могли бы Вы говорить не так быстро? Мы не хотим упустить ни слова, но нам за Вами не угнаться".
Явно довольный, Иван Иванович ей улыбнулся ("Везучая, бойкая девка", – сердито подумала я) и наклонил голову в знак полного одобрения.
"Я ценю ваш интерес, сударыни," (он неизменно называл нас "сударынями"!) "и с величайшим удовольствием исполню вашу разумную просьбу".
Услышав сей неожиданный комплимент, мы все постарались принять ещё более интеллектуальный вид. Но, судя по всему, нам это не очень-то удалось, так как мадам Курба́, сидевшая на подиуме позади Ивана Ивановича, вязавшая и наблюдавшая за происходившим, сказала нам позже, что мы выглядели до смешного смущённо и глуповато самодовольно.
"Возможно, было бы целесообразно, – продолжил Иван Иванович, с этого момента говоря очень медленно и внимательно следя за нашими порхавшими карандашами, будто измеряя пределы их скорости, – возможно, было бы целесообразно таким обычным людям, как мы, каждый день пытаться как можно глубже погрузиться в историю жизни своих семей и даже своих наций. Тогда, вооружённые подобными полезными знаниями, они могли бы применить их в своей собственной жизни, как если бы получили определённую подсказку или ключ к головоломной тайне".
Он на мгновение умолк, а я, разминая сведённые
