Шесть дней в Бомбее - Алка Джоши

Я вежливо кашлянула, чтобы он обратил на меня внимание. Оглянувшись, он выпрямился, вскинул брови и просто сказал:

– Я слышал.

Новости о смерти распространяются по больнице быстро. В отличие от Ребекки, его, похоже, смерть Миры искренне расстроила.

– Как ты?

Я пожала плечами, опасаясь, что, если попробую что-то сказать, сразу разрыдаюсь. У меня и так уже покраснели глаза.

Мохан отер выпачканные краской руки о свою древнюю тряпку. Каким облегчением было знать, что мы с ним снова дружим. Я бы поняла, если бы он стал меня избегать, – куда уж тут дружить, когда я так разочаровала его, отказавшись стать его женой.

– Бхай, мисс Новак отправляла сюда картины?

Он посмотрел в угол поверх моего левого плеча.

– Да, они там. Я все гадал, кто же их заберет.

– Перед смертью… – Я замешкалась, собираясь с силами. – Мира сказала мне, что картины здесь. Наверное, хотела, чтобы я упаковала их и отослала ее мужу.

Мохан отошел к прислоненным к стене холстам. Он подложил под них доску, чтобы полотна не запачкались краской и жиром.

– Может, у тебя есть большие листы упаковочной бумаги? Чтобы я могла их завернуть?

Я знала, что все оборудование и детали приборов привозили в больницу в бумаге, мешковине или ткани. А развозил их по разным отделам Мохан. Должен же он был хранить где-то упаковку. В Индии никогда ничего не выбрасывали. Всему можно было найти новое применение.

Мохан кивнул, прошел к противоположной стене и вытащил с нижних полок стопку сплющенного картона и мешковину. Перенес все на огромный рабочий стол и смахнул с него вещи.

Мы вместе стали по одной поднимать картины с пола и прислонять к сторонам рабочего стола. Я уставилась на «Принятие», разглядывала женщин, молча готовящих невесту к свадебной церемонии. Кем они были? Принес ли брак счастье этой девушке? Может, у нее уже родились дети? Кто облегчает ей ношу после работы, после того, как она приготовит ужин, покормит коз и цыплят, исполнит желания детей и мужа?

Упаковывая «Мужчину в изобилии», наименее насыщенную деталями картину, я все гадала, как Мира выбирала сюжет, что вдохновило ее нарисовать Паоло с тремя яблоками. Жаль, я не спросила, какой смысл она в них вкладывала.

Взявшись за «Принятие», Мохан окликнул меня:

– Сона?

Я подняла глаза. Он развернул картину задником ко мне. За уголком белел сложенный в несколько раз листок бумаги размером со спичечный коробок.

– Вытащить? – спросил Мохан.

Я не знала, как поступить. Кому предназначалась записка? Мне, Филипу или сотруднику художественной галереи? Резко втянув воздух, я вытащила ее из-за рамы. Сама не знаю почему, но, когда я разворачивала записку, руки у меня дрожали. Листок вырвали из альбома. Косой почерк был знаком мне по названиям эскизов, писала Мира явно в спешке.

«Дорогая Сона!

Знаю, ты не бросишь мои картины. Так же как Джо, Петра и По.

Твоя М».

Я отдала записку Мохану. Он прочел и вскинул брови.

– Думаешь… Похоже, она хотела отдать их тебе. – Он вернул мне записку и окинул полотна взглядом. – А что это за люди, о которых она пишет?

– Старые друзья, – ответила я не сразу.

И снова осмотрела картины. Мне? Но они ведь такие ценные! Мне вспомнились последние слова Миры. «Картины. Внизу». Почему она решила отдать их мне? А не мужу? Я перечитала записку. «Так же как Джо, Петра и По». Может, она имела в виду, что я им должна передать полотна? Но кому какое? И отослать мне картины почтой или доставить лично? А что, если под каждой рамой есть своя записка? Я развернула картины задниками к себе и стала шарить за рамами в поисках еще одного послания. Но ничего не нашла. Кроме… На обратной стороне «Мужчины в изобилии» краской было выведено «По». «Обеты», картина, на которой группа монахов слушала учителя, оказалась помечена буквой «Ж». На «Ожидании» же стояло «П». А на последней картине – «Принятии» – «С».

Я отшатнулась от рабочего стола, словно обожглась о полотна. Теперь ясно, каждая картина предназначалась определенному человеку. Жозефине, Паоло и Петре. Но Мира ни разу не упоминала человека, чье имя начиналось бы на букву С. Значит, это Сона? Эта картина для меня? Я, однако, понимала, что одно дело – завоевать дружбу Миры и совсем другое – принять такой щедрый подарок. Покосилась на наблюдавшего за мной Мохана. Может, она отдает ее мне в благодарность за то, что я развезу другие картины хозяевам? Но как? По рассказам Миры я знала лишь, в каких они жили городах. Как мне их найти без помощи Филипа? Я вспомнила, как они с Мирой переругивались под задней террасой особняка Сингхов. Она сказала Филипу, что не хочет продавать эти четыре картины. Наверное, уже решила раздать их друзьям.

Я познакомилась с Мирой Новак всего шесть дней назад. Почему же она доверила мне такое важное, такое личное дело?

– Сона, как же ты понесешь их домой? – спросил Мохан.

Мы не сказали друг другу ни слова, но, видимо, пришли к одному и тому же умозаключению.

– Оу. – Об этом я не подумала.

Картины были размером два на три фута. Определенно, слишком большие, чтобы везти их на велосипеде.

– Есть идея!

Мохан стал вытаскивать холсты из деревянных рам. Лишившись опоры, полотна стали казаться такими уязвимыми… Мохан сложил их стопкой, аккуратно перемежив коричневой бумагой. Потом скатал стопку в тугую трубку. И перевязал веревкой, чтобы холсты не раскрылись.

– Привяжу к раме твоего велосипеда. Люди, бывает, и стремянки на них перевозят, и семьи из пяти человек. Уж с четырьмя картинами ты как-нибудь справишься.

Я улыбнулась. И понадеялась, что женщина, на которой Мохан в итоге женится, оценит его доброту.

– Спасибо, бхай!

Он покачал головой. А когда я направилась к дверям, сказал просто:

– Сона, Бхагван не оставит ее.

И я снова едва не расплакалась – из-за Миры, из-за всего, что потеряли я, ее друзья и вся Индия. По дороге в палату я думала о ее прекрасных картинах. Смерть положила конец блестящему будущему, которое лежало перед Мирой. Индия гордилась ее талантом. «Одна из нас все же добилась успеха, несмотря на всех, кто дискредитировал каждую нашу попытку построить лучшую Индию для индийцев». Я вдруг поняла, что лицемерю. Я ведь сейчас говорила от имени своей индийской половины и ругала половину английскую. Хорошо быть полукровкой – можно обвинять ту или другую сторону в зависимости от настроения.