Тамара. Роман о царской России - Ирина Владимировна Скарятина
Сегодня утром, вручая мне подарки, Мамуся сказала, что все мои бабушки и дедушки, конечно же, кроме Дедуси, который жив, взирают на меня с Небес, любят и благословляют.
"Они всегда будут присматривать за тобой, – пояснила она. – Они твои ангелы-хранители, и тебе повезло, Малышка, что они есть на Небесах, откуда могут помогать тебе в течение всего твоего земного пути. Всегда им молись, а они донесут твои молитвы прямо до Бога. Говори: 'Мои досточтимые предки, пожалуйста, помогите мне, ведь я всего лишь грешная маленькая девочка'. И они это сделают. Но, конечно, ты не должна беспокоить их всякой ерундой или глупыми просьбами. Потому что тогда они тебе не помогут, только не в подобных вещах. Нет, проси лишь во благо. Запомни это – помни о моих словах всю свою жизнь. А теперь честно пообещай мне, что так и будет".
Я пообещала и закрыла глаза, поскольку мне уже не терпелось покончить с этим и получить свои подарки.
И тогда Мамуся поцеловала меня в середину лба. Терпеть не могу, когда кто-нибудь такое делает, поскольку у меня всегда после этого страшно чешется то место, на котором я сижу. Поцелуйте меня в лоб, и мне сразу же не терпится почесать сзади снизу, в основном с левой стороны. И ведь я не единственная, кто так поступает. Недавно одна милая пожилая дама сказала мне, что каждый раз, когда она слышит нечто ужасное, что её расстраивает, ей всегда приходится чесаться так же, как мне.
Мамуся сказала ещё кое-что необычайно серьёзное. Она заявила: "Двенадцатый день рождения – вторая важная веха в жизни маленькой девочки". Я знаю, что первая наступает, когда той исполняется семь, так как тогда она перестаёт быть "младенцем" и становится "отроковицей".
Потом Мамуся ещё немного поболтала. Она сказала: "Ты должна продолжать вести свой дневник, Тамара, записывая всё, что ты думаешь, чувствуешь и слышишь, но никогда не подслушивай у дверей и не подглядывай в замочную скважину. Для ведения дневника это не только необязательно, но и грешно, и постыдно. Давай договоримся, что ты будешь зачитывать мне те отрывки, которые сама захочешь, чтобы я услышала, и мы станем обсуждать все твои важные проблемы вплоть до дня твоей свадьбы".
Она действительно честная мать и никогда не заглядывает в мои дневники тайком от меня. По крайней мере, я ни разу её за таким не поймала, хотя и расставляла всевозможные ловушки.
Дорогая Мамулечка! Я люблю её, очень люблю! Только сильно ревную. Терпеть не могу, когда она шепчется с Няней или с кем-то ещё так, что мне не слышно, или пишет мисс Бёрнс записочки, которые та, кинув на меня взгляд, сразу же рвёт. Я знаю, что они обо мне. Тогда я вся напрягаюсь, и мне хочется нагрубить, и ударить, и причинить ей боль. Почему же она мне не доверяет? Чего мне не следует знать? Если бы у меня были друзья или подруги по играм, я бы, возможно, узнала. Но нет, мне никогда и ни с кем не разрешают играть. Только с Ванькой и Танькой, а те уже слишком взрослые. Но когда-нибудь я точно узнаю. О, да, я сделаю это. Мне сообщили, что уже в следующем году я пойду в школу. Это может помочь.
У меня восхитительные подарки. Вот что я получила: 1. Серебристо-серого попугая с розовыми перьями. Его зовут Попо́. Серебряный набор для туалетного столика с надписью "Тамара" и маленькой короной над ней на всех предметах – от Мамуси. 2. Красный кожаный набор для моего письменного стола с моим тиснёным золотыми буквами именем, но без короны – от Папуси. 3. Новый Завет в обложке из алого бархата с золотом – от двоюродной бабушки Натальи – и с закладкой, которую она сделала сама. Она заложила ею именно ту страницу, где Христос говорит: "Пустите детей приходить ко Мне". Наверное, это предназначалось мне, но двоюродная бабушка стара и забыла, что теперь мне двенадцать и я вовсе не такое уж дитя. 4. Большая серебряная икона – от Дедуси. 5. Шёлковый пояс – от мисс Бёрнс. По её словам, он привезён аж из самой Шотландии и украшен цветами знаменитого клана. "То Кэмпбеллы идут, ура, ура!" – пропела я, но она сказала: "Не будь дурочкой. Это клан МакТавишей". Так что теперь я МакТавиш, Тамара МакТавиш.
Ну, а Няня подарила мне маленькую серебряную иконку святого Амвросия Медиоланского, который является её любимым святым, а ещё миниатюрную лампадку из красного стекла для возжигания перед ней елея. Она прыснула мне в лицо прямо из своего рта святой водой из реки Иордан и посыпала голову святым пеплом, чтобы защитить меня и отогнать всё зло. Пепел вызвал у мисс Бёрнс раздражение, когда та принялась расчёсывать мои локоны, и они с Няней "перекинулись парой слов". Мисс Б. фыркнула: "Что за суеверная чушь, да к тому же столь грязная и неряшливая! Только взгляните теперь на волосы этого ребёнка".
А Няня сказала: "Я буду благодарна, если вы перестанете так говорить о священных вещах, в которых ничего не смыслите. Занимайтесь лучше девочкиными уроками, я же позабочусь о её душе и теле".
И тогда мисс Бёрнс произнесла очень тихо, себе под нос: "Невыносимая старуха!"
А Няня буркнула: "Я слышу тебя, язычница-еретичка".
Тогда мисс Бёрнс закричала и выбежала из комнаты, помчавшись к Мамусе. А Няня закончила расчёсывать мои локоны и провозгласила, что те стали с парой-тройкой пепелинок тут и там ещё краше.
Тут вошла Мамуся и, покачав головой, печально промолвила: "Ай-я-яй, Няня, зачем ты позволяешь себе распускать язык?"
А Няня сказала, глядя ей прямо в глаза: "Марина Михайловна, я прекрасно понимаю, что полезно для духовного и телесного здоровья ребёнка, а что нет".
Мамуся улыбнулась, похлопала ту по спине и согласилась: "Я знаю, я знаю. Ты замечательно относишься к нашей маленькой Тамаре. Я прошу тебя лишь об одном: не обижай мисс Бёрнс. Ты должна быть снисходительной. Она другой веры и не понимает наших религиозных традиций".
И Няня пообещала: "Ладно, Ваше Сиятельство, я постараюсь". Но её глаза излучали озорной блеск, как бывает всегда, когда у неё что-то на уме.
А шесть месяцев спустя, 18 мая, в том же самом дневнике появилась слегка сконфуженная запись:
