Тамара. Роман о царской России - Ирина Владимировна Скарятина
"Он пропойца", – говорили они печально, а я их жалела и сочувствовала от всего сердца, удивляясь, как вообще женщины могут жить с такими мужчинами.
Моя вторая фобия была связана с бешеными собаками, зародившись, когда одна из наших борзых бросилась на меня с пеной у рта, щёлкавшими челюстями и налитыми кровью глазами и была застрелена практически у моих ног. Хотя это не сказалось на моей любви к собакам, мысли о бешенстве с тех пор буквально приводили меня от ужаса в ступор, а Ванькины и Танькины розыгрыши на эту тему, конечно же, не помогали сей многолетний страх преодолеть. Они выдумывали самые леденящие кровь истории о бешеных собаках, прятавшихся под кроватями, выскакивавших из кустов, ползавших взад-вперёд по парку, притаившихся за деревьями и повсюду ждавших, когда мои ноги окажутся в пределах досягаемости их зубов.
Моя третья фобия, касавшаяся эпилепсии, сформировалась после того, как с одним из посетителей нашей усадьбы, худым и грустным молодым человеком, случился припадок, когда тот рубился со мной в крокет и дело шло к моей победе. Падая, он повалил кучу проволочных воротец, ударился головой о колышек и сломал надвое свой молоток, ещё и разорвав брюки от кармана до манжеты. Остолбенев, я наблюдала за ним, думая поначалу, что это истерика, вызванная проигрышем. Но позже поняв, что с ним происходит нечто ужасное, стала звать на помощь.
"Если такое ни с того ни с сего случилось с ним, почему это не может произойти с кем-то из нас?" – мрачно поинтересовалась я у Доктора, задаваясь вопросом, что неужели я живу в таком мире, где люди, проигрывающие в обычной игре, могут рухнуть, ломая всё на своём пути, включая самих себя.
Все эти зрелища, естественно, стали серьёзным потрясением для нервной системы чувствительной, впечатлительной и легковозбудимой маленькой девочки, и доброму Доктору потребовалось много времени, мудрости и понимания, чтобы противостоять этому и помочь мне побороть свои страхи.
Он объяснил, что пьянство можно вылечить, как и бешенство, если своевременно провести вакцинацию по Пастеру. А что касается эпилепсии … здесь он пустился в длительные рассуждения, которые в итоге меня успокоили, избавив от данной фобии до такой степени, что в дальнейшем я, следуя заветам Доктора, всякий раз, когда видела эпилептика, корчившегося и истекавшего пеной на улице или в другом месте, подбегала и хватала его за язык, чтобы он его не проглотил.
Однако знание о холере просто ошеломило меня, и этот страх я так и не изжила. Каждое лето, когда та подкрадывалась к Стронскому из Азии и с берегов Волги, через Каспийское море и Астрахань, по водным и железнодорожным путям, я неделями испытывала ментальный ужас, непрестанно представляя, что мы все поражены этой страшной болезнью. Охваченная паникой, я слушала, как Папуся читал вслух газеты: "Первый случай холеры на волжском пароходе; двадцать заболевших в Самаре; тридцать – в Казани; пятьдесят – в Нижнем Новгороде; сто – в Москве и наконец три – в столице нашей губернии", – тогда как та находилась в стороне от основных дорог. А это означало, что буквально через пару-тройку дней и в нашей глуши будет несколько случаев заболевания, и доктор Руковский пошлёт за помощниками и откроет деревянные холерные бараки, расположенные на окраине села и известные как чумной дом.
У данной фобии было несколько веских причин. Первая заключалась в том, что я слышала, как Мама читала вслух жуткое описание сцены холеры из английского романа "Анна Ломбард". Хотя в конце концов героиня, выкарабкавшись, вышла замуж и жила долго и счастливо, подробности её страшной хвори были столь душераздирающи, что напугали меня до потери сознания.
Кроме того, свою лепту вносили мрачные разговоры о том, что нужно есть только варёные овощи и фрукты, никогда ничего сырого – арбуз был категорически запрещён, так же как огурцы и редис, – и пить только кипячёные молоко и воду … Нам даже умываться приходилось кипячёной водой, дабы избежать опасности проглотить хоть каплю сырой и, возможно, заражённой. Все эти разговоры явно не способствовали приятному настроению за столом и аппетита не возбуждали. В действительности после еды мы сидели, тревожно прислушиваясь к любым признакам урчания в животе, обычно означавшего начало холеры. У нервных людей урчание вызывалось страхом, выливаясь в сильнейшие переживания.
А ещё как-то во время воскресной службы в деревенской церкви я увидела человека, внезапно заболевшего холерой. Он спокойно стоял, молился и вёл себя совершенно нормально, как вдруг без всякого предупреждения издал вопль боли и бросился на пол, согнувшись пополам и корчась в муках. Его лицо стало иссиня-чёрным, крики были нечеловеческими. При виде этого зрелища все крестьяне с истошными воплями выбежали наружу, и лишь доктор Руковский вместе с дьяконом подняли мужчину и отнесли его на носилках в барак неподалёку. Эта сцена меня так напугала – а мне тогда было десять, – что меня тут же стало тошнить.
"Ну, вот и она заразилась, точно заразилась!" – в отчаянии закричала Няня, но Папа сурово бросил: "Ерунда! Она просто перепугалась до смерти", – и, отвесив мне звонкую оплеуху, велел перестать вести себя как маленькая дурочка. Его лекарство подействовало, и, хотя я продолжала икать и дрожать, холера меня не скрутила.
Ох, это были жуткие времена, когда день за днём церковные колокола звонили по умершим, и причитания крестьянок заставляли всех содрогаться, и волосы у испуганной маленькой девочки вставали дыбом. И я молилась, чтоб лето поскорее закончилось и вернулись холода. Все были объяты страхом, все принимали чрезвычайные меры предосторожности – одни из них были научны и рекомендованы врачами, другие же – простой народной медициной и колдовством, которыми снабжали всех деревенские знахари и ведуньи. Помимо того, что мы принимали профилактические пилюли и кипятили всё, что ели и пили, мы все носили дешёвые медные медальки (они стоили одну копейку за штуку) с тиснёнными крестами, которые, как предполагалось, защищали от бактерий холеры. Хотя Доктор с презрением относился к этим оберегам, заявляя, что они не имеют ни малейшего отношения к борьбе с холерой, мы их неизменно нацепляли при первом же сообщении о появлении недуга и снимали только тогда, когда он
