Кодовое имя – Верити - Элизабет Вейн
Самолетам спецподразделения то и дело требуется ремонт, они часто проходят техобслуживание, потому что регулярно разбивают шасси во время ночных посадок, а по пути обратно на базу их подбивают зенитки, с мясом вырывая куски корпусов. Позднее Мэдди еще несколько раз повторяла этот рейс, пригоняя или отгоняя крылатые машины, которые скрывались на большом аэродроме среди других самолетов. А в последнее время она была пилотом авиатакси и развозила весьма необычных пассажиров. Около дюжины базировавшихся там отчаянных пилотов-самоубийц вскоре стали вычислять ее по все более коротким пробегам после посадки и зачастую знали, что приземлилась именно Мэдди, еще до того, как она выходила из самолета.
Мне опять не хватает времени. Дьявол. Я получала удовольствие от
Ормэ, 18.XI.43, Дж. Б.-С.
Энгель думает, что я перевожу кошмарные заметки фон Линдена, но я припрятала несколько карточек для рецептов, потому что обставила ее.
Будучи в подходящем настроении, она служит отличным источником информации. Она как раз и отстала от меня, потому что болтала, пока я усердно трудилась. Говорила, что когда со мной закончат, то в случае везения отправят меня в место под названием Равенсбрюк. Это концлагерь, женщин там держат в заключении и заставляют работать. Возможно, именно туда отослали здешнюю поденщицу, которая попалась на краже капусты. По сути, это смертный приговор: заключенных держат впроголодь, со временем у них не остается сил работать, и когда они становятся слишком слабы, чтобы разбирать завалы на дорогах, возникшие после налетов авиации союзников, их вешают. (Я отлично гожусь для борьбы с завалами, у меня ведь есть опыт такой работы на взлетной полосе Мейдсенда.) А тем, кого не пошлют ворочать камни, придется сжигать после повешения тела своих подруг по несчастью.
Если же мне не повезет – другими словами, если я не напишу к назначенному времени удовлетворительный отчет, – меня отошлют в другое место, которое называется Нацвейлер-Штрутгоф. Это тоже концлагерь, поменьше и более специфичный, где исчезают узники «Nacht und Nebel», в основном мужчины. Женщин изредка отправляют туда для медицинских опытов. Я не мужчина, но тоже попадаю под программу «Nacht und Nebel».
Боже мой.
А если мне очень повезет – в смысле, если я проявлю достаточно смекалки, – меня пристрелят. Прямо тут и вскоре. Это, конечно, не со слов Энгель: я сама так думаю. И больше не надеюсь, что наши ВВС разбомбят это место, не оставив камня на камне.
Хочу обновить список десяти своих самых больших страхов.
1) Холод. (Я поменяла свой страх темноты на страх Мэдди замерзнуть. Теперь я ничего не имею против темноты, особенно если при этом еще и тихо. Иногда даже скучно становится.)
2) Заснуть за работой.
3) Что мой любимый брат попадет под бомбежку.
4) Керосин. От одного этого слова внутренности у меня превращаются в желе, тут все об этом знают и вовсю используют, причем весьма эффективно.
5) Гауптштурмфюрер СС Амадей фон Линден. На самом деле он должен бы стоять под номером один (при виде этого человека меня ослепляет страх), но я сохраняю изначальный порядок, поэтому фон Линден заменяет швейцара из колледжа.
6) Лишиться пуловера. Наверное, это относится к холоду, но почему-то превратилось в отдельный страх.
7) Что меня отправят в Нацвейлер-Штрутгоф.
8) Что меня отправят обратно в Англию и заставят писать отчет о том, что я делала во Франции.
9) Что я не успею закончить эту историю.
10) Что я ее закончу.
Я больше не боюсь состариться. Если честно, не верится, что когда-то я говорила нечто настолько глупое. Настолько ребячливое. Настолько оскорбительное и высокомерное.
Но самое главное – настолько тупое-претупое. Я отчаянно хочу когда-нибудь состариться.
* * *
Из-за визита американской радиоведущей все пришли в волнение. Я буду давать ей интервью в кабинете фон Линдена, ну или в его рабочей комнате – как ни назови, суть одна. Сегодня меня заранее сводили осмотреть помещение, чтобы я не грохнулась в обморок на глазах у американки, впервые увидев тамошнюю обстановку. (Предполагается, что меня якобы всегда допрашивали под люстрой из венецианского стекла в этом уютном зальчике с облицованными деревянными панелями стенами. Якобы я каждый день работаю тут за симпатичным инкрустированным письменным столиком восемнадцатого века. Якобы я прошу ручного какаду фон Линдена подсказывать мне из бамбуковой клеточки незнакомые немецкие слова, если дело вдруг застопорится.)
(А может, и нет. Готовый прийти на помощь какаду может показаться слишком уж притянутым за уши, чтобы в него поверили.)
Сейчас я пишу не в кабинете, а, как обычно, в пустом чулане для швабр и метел, за стальным столом, лодыжки крепко привязаны к ножкам стула, а в спину дышат шарфюрер СС Тибо и его напарник, имени которого мне никто не назвал.
Я собираюсь написать о Шотландии. Я никогда не была там с Мэдди, но кажется, будто была.
Не знаю, на чем моя подруга летела в ту ночь, когда застряла в Дисайде, неподалеку от Абердина. Точно не на «лизандере», и вряд ли на «энсоне», ведь в тот первый год ей еще редко поручали перевозку пассажиров. Просто удовольствия ради предположим, что это был «спитфайр», самый манящий и всеми любимый истребитель – даже пилоты люфтваффе позволили бы вырвать себе пару коренных зубов плоскогубцами ради того, чтобы часок на нем полетать. Предположим, что в конце ноября сорок первого года Мэдди перегоняла «спитфайр» на этот шотландский аэродром, откуда судну предстояло подниматься в воздух, чтобы охранять корабли в Северном море или, возможно, производить съемку летных полей люфтваффе в Норвегии.
У наших самолетов-разведчиков красивая камуфляжная раскраска, розовато-сиреневая, позволяющая сливаться с облаками. Поэтому предположим, что Мэдди вела розовый «спитфайр», но не по высоким синим небесам, как делают пилоты истребителей. Она двигалась аккуратно, прокладывая путь над побережьем и широкими, привольными долинами Шотландии, потому что облачность была низкой. Мэдди шла на трех тысячах футов над уровнем моря, но между реками Тей и Ди горы Кэрнгорм поднимаются выше. Она летела в одиночестве, собранная и счастливая, почти над самыми заснеженными вершинами Шотландского нагорья на красивых, сужающихся к концу крыльях, оглушенная шумом двигателя «Мерлин» и ориентируясь по точному расчету.
Горные долины полнились инеем и туманом. Туман подушками лежал в складках холмов, а далекие горные вершины ослепительно сияли розовым и белым в лучах низкого солнца, которые не касались крыльев «спитфайра». Надвигался хаар, пронизывающий туман с Северного моря. Было
