Кит на отмели - Элизабет О'Коннор
Утро. К двери каждого дома приколочено извещение. Томос ходит с наплечной сумкой для бумаг, молотком и полным карманом шоколада. На первой странице машинописное уведомление с официальным символом в углу. Нам предписано заполнить таблицу на следующей странице – Национальный регистр для каждого гражданина на случай войны. Задача по распространению и сбору заполненных анкет была возложена на доктора Джоану Кейбл.
Имя, возраст, адрес, род занятий, состояние здоровья.
Отец долго изучал бумагу. «Манод, что означает это слово?» – спросил он, оборачиваясь ко мне и тыча пальцем в слово «координация». «Оно означает „работать сообща“, „собирать все воедино“», – ответила я.
Мне пришлось заполнять анкетные данные на каждого из нас. Я подумывала, может, наврать, что отец слеп на один глаз или что у него слабые легкие. Что Линос меньше лет, чем на самом деле. Я растерялась. Казалось, будущее несется на меня во весь опор. Я недоумевала, почему прибивать извещения поручили Томосу, а не мне. В своей графе «Род занятий» я ничего не написала.
SJCEG Диск 22.
Ну, дорогие друзья,
пришли мы просить
разрешения спеть.
А если петь нам нельзя,
тогда пропойте, как
нам отбыть
в этот вечер.
По ветру иль по морю
держите путь,
сегодня вечером,
мы вам не рады.
Записано 07. 12. 38 со слов Дж. Ллана (р. 1898) и M. Ллан (р. 1920), проживающих в Розовом коттедже (Y Besthyn Rhosyn). Народная вопросно-ответная песня, с вариантами, записанными на юге страны, в Гламорганшире.
У церкви вокруг Джоаны собрались мужчины и женщины. Она раздавала брошюрки и звонко смеялась. Линос держалась поближе ко мне, чем к своим приятелям. Она чертила кружочки носком туфельки и теребила кружевной воротник. Зимний свет был прозрачен и холоден, солнечные лучи падали бледными снопами.
Группа мужчин изучала барана – создание с бульдожьим носом и черной мордой. К их темным костюмам приставало сено с бараньего руна, и они выщипывали и бросали его наземь. Дай пялился в рот барану, чтобы осмотреть зубы. Баран яростно вращал глазами. Выпустив челюсть, Дай погладил животное по голове, расправляя завитушки между глаз.
– Ну как я выгляжу? – спросила Лия, разглаживая юбку зеленого платья. Я нашла другую иглу и закончила его.
Я чуть не расхохоталась при виде бархата на фоне ее сапог в комьях грязи со скотного двора.
– Мое лучшее платье, – сказала она.
– Ты восхитительна, Лия.
– У меня и для тебя есть платье, – сказала она, – на Мари Луид. Я оставила его у вас на пороге.
Я поблагодарила ее. Линос толкнула меня в бедро, и я прижала руку к ее щеке.
– Сколько ему лет? – услышала я вопрос одного из мужчин про барана.
Баран откинул голову назад, мужчины зашумели, чтобы его успокоить, положив руки на крестец. Они бубнили о проблемах со своими овцами, словно поговорки: черная ножка, кровомочка, копытная гниль, заражение мушиными яйцами, гемонхус.
~
В церкви мы пели псалмы. Преподобный Джонс запевал, а мы подхватывали, и наши голоса обволакивали слова. В церкви пахло сыростью, и мы все дрожали. Я увидела у отца в кармане листовку и отогнула край.
«ВОССТАНЬ, БРИТАНИЯ!», было начертано на ней. Я положила ее назад, в карман. Он ощутил движение и обернулся. Я улыбнулась, не скаля зубы. В первый раз я увидела, как его волосы расходятся на макушке, обнажая нежно-розовую полоску кожи.
Пение плыло вокруг меня. Наши голоса возносились и падали как стаи скворцов, которые появлялись весной и исчезали так же стремительно, как прилетали. Когда я взглянула на переднюю скамью, Эдвард делал запись пения. Мне захотелось опрокинуть фонограф и сломать диск пополам. Кажется, уголком глаза я заметила, как на меня пялится Джоана, но, возможно, это был обман зрения.
~
Выйдя из церкви, я зашагала туда, где стоял отец с другими рыбаками. Они курили, и один снял шляпу, завидев меня, и крутил ее в руках. В пиджачной петлице он носил одинокую армерию, наполовину увядший сиреневый цветок.
Эдвард разговаривал с другими островитянами, долго – с Ольвеной, потом с ее младшей сестрой. Ольвена выглядела хорошо, хотя ее платье расстегнулось посередине. Она носила темно-синее, с узорным джемпером поверх платья. Ее сестра носила темно-желтое, с коричневыми цветами. Ее лицо было розовое и волосы сверкали словно глянец. Сестра засмеялась и притронулась к плечу Эдварда.
– O! – услышала я возглас Эдварда. – Да, мне нравится ваше платье!
– Манод, ты не мерзнешь? – спросил отец, отвлекая меня от моих мыслей.
Я покачала головой. Он все же укутал меня в свое пальто, держа руку на моем плече.
Приготовления к Мари Луид начались с конца ноября. Были забиты гуси и куры и заморожены в ледниках. В сарае за церковью были извлечены из сундука три лошадиных черепа, где они хранились весь год. Мужчины стряхнули с них паутину и мелких насекомых.
Три лошадиных черепа были разных размеров. Отец помнил, когда пала третья лошадь, но никто на острове не помнил двух других. Третья лошадь принадлежала фермеру, умершему когда отцу было столько, сколько мне сейчас. Его жена каждый день носила черное, красное и белое с высокой традиционной шляпой, рассказывал отец. Он говорил, что сердце лошади не перенесло кончины хозяина, но ходили слухи, что лошадь была убита старшим сыном фермера, чтобы ее не реквизировали на Великую войну.
Лошадиные черепа снесли на пляж и помыли в море. Жены и дети мужчин, которые несли черепа, украсили их, сшили многие ярды яркой материи, которой полагалось тянуться сзади словно гриве, и раскрашивали колокольчики для глазниц.
Иногда, если не могли найти колокольчик, использовали яйца.
Я не знала, кто решил убрать с берега китовый череп. В один прекрасный день он оказался за церковью, рядом с хранилищем лошадиных черепов, словно кит возник из-под земли, а его тулово еще плавало.
Когда я проснулась, моя комната была залита странным свечением. Я подошла к окну и увидела, что все подернуто тонким серебряным слоем инея. Зима всегда подступала украдкой, а
