Украденное детство - Марина Викторовна Линник

– Да шут его знает, дочка, – пожал плечами тот. – Начальство распорядилось. А мы люди подневольные: сказали – сделали.

– Хорошего дня! – махнув ему рукой, прокричала я, сворачивая за угол.

– И тебе, дочка.

Тревожные думы тотчас же улетучились, стоило мне встретить Витю. В ту же минуту я забыла обо всем на свете. Забыла и о странном усилении милицейских патрулей на улицах, и о радио, звучавшем на всех перекрестках. Обо всем, обо всем!

Погуляв по Летнему саду, мы вышли на Дворцовую набережную, решив дойти до сфинксов. Едва мы ступили на мост, как к нам подошел милиционер со словами, чтобы мы шли на Стрелку Васильевского острова.

– Зачем? – изумились мы.

– В двенадцать часов будут передавать важное правительственное сообщение.

Я и Витя очень удивились, но, ничего не говоря, направились туда, где уже виднелась толпа. Едва мы добрались до Стрелки, как из репродуктора зазвучали страшные слова, которые я не сразу и поняла: «Сегодня в четыре часа утра… без объявления войны… атаковали наши границы во многих местах…»

– Витя, – недоуменно спросила я его, когда заявление Молотова закончилось, – это… что? Неужели? Я не понимаю…

– Это война, – сухо ответил мой молодой человек, сделавшийся очень серьезным.

– Война… – машинально повторила я за ним, пытаясь до конца вникнуть в смысл этого слова.

И тут раздалась первая в моей жизни воздушная тревога.

– Граждане! – услышали мы громовой голос милиционера. – Все к зданию Биржи. Там можно укрыться в подвальном помещении… Граждане, поторопитесь!

Нас не пришлось долго упрашивать. Напуганные и встревоженные люди бросились к бомбоубежищу. К счастью, в этот день город не бомбили. Облетев город, самолет-разведчик ушел в сторону Финского залива, где был уже приведен в боевую готовность Балтийский флот.

– Ты куда? – спросила я Витю после отмены воздушной тревоги.

– В военкомат. Хочу записаться добровольцем.

– По-видимому… мы больше не увидимся?

– Не говори глупостей, – обняв меня за плечи, ответил он. – Вот прогоним немцев, и немедленно домой. Ты же будешь меня ждать?

– Я с тобой! – решительно заявила я.

– Куда?

– На фронт!

– Не городи ерунду. Ты еще маленькая.

– Никакая я не маленькая, – надув губы, ответила я. – Разве только ты хочешь немцев прогнать с нашей земли? А кто будет лечить вас и раны перевязывать? Я – будущий хирург!

Витя добродушно улыбнулся.

– Ну ты и упрямая! Ну, хорошо, пошли вместе.

Я вернулась домой лишь под вечер. Меня уже с большим нетерпением и волнением поджидали родные.

– Куда ты запропастилась? – кинулась ко мне бабуля. – Извелись мы с дедом совсем. Неужели не слышала, что война началась?

– Слышала, дорогая, – ласково ответила я, не зная, как рассказать ей о моем завтрашнем отъезде с первым эшелоном на фронт.

– Мы, едва узнав, сразу пошли в сберкассу и сняли деньги, – хлопотала по хозяйству бабушка. – И хорошо, что вовремя подсуетились. Вон, Петренко так и не достоялись.

– А зачем? – изумилась я.

– Как зачем? Вот дуреха! – ответил мне дедушка, выходя в коридор. – Продуктов закупили. Тебя вот ждали, думали, поможешь. А ты с хахалем развлекаешься. Вырастили на свою голову: ни помощи, ни поддержки!

– Дед! Да ты что! – бросилась я к нему.

Но тот, отмахнувшись от меня, ушел в комнату.

– Ты не сердись на него. Переживал он страшно, особенно когда воздушную тревогу объявили.

– Бабуля, прости, пожалуйста, но… но я ведь не гуляла. Я…

– Ничего страшного, – успокоила она меня. – Завтра помиритесь. Утром встанем, пойдем в очередь за продуктами. Запасаться нужно, мое сердце недоброе чует… Пойдем, покормлю тебя. Наверно, голодная? Бутерброд будешь? Я хлеб мягкий купила.

– Подожди, – остановила я бабушку, собравшись с силами. – Мне нужно кое-что тебе рассказать.

– Что, внученька?

– Я… не смогу пойти завтра с вами.

На лице бабушки отразилось недоумение.

– Видимо, дед говорил правду.

– Ты не так меня поняла, – обняв ее за плечи, скороговоркой выпалила я. – Я не пойду с вами потому, что завтра утром я уезжаю на фронт. Добровольцем.

– Ч-что? – не поняла бабуля. – На какой фронт? Куда? Завтра? Почему завтра? Но ты же совсем девчонка!

– Бабулечка, это мой долг. Не сердись! Я не могу поступить иначе.

С тех пор прошло почти три года. Я очень часто вспоминала час расставания на вокзале. Сухонькая маленькая пожилая женщина, одетая в костюм и изящную шляпку с вуалью, с тоской во взоре провожает уходящий поезд. Дедушка так и не вышел из комнаты и не пришел на вокзал проводить меня. Угрызения совести терзали мое сердце все эти годы. Узнав о том, что город, подвергавшийся постоянным бомбардировкам, оказался в кольце блокады, я с ужасом подумала, что оставила моих родных на верную смерть. Из Ленинграда поступали тревожные новости. Страшный голод охватил бывшую столицу. Я надеялась, что бабушка и дедушка смогли покинуть город по Дороге жизни, и родных не постигла трагическая участь многих ленинградцев, в том числе и моих одноклассников, и их родителей.

Весной 1944-го года (к тому времени я уже стала младшим лейтенантом медицинской службы) меня отправили в освобожденный Ленинград на трехмесячные курсы повышения квалификации.

С трепетом в душе я шла по знакомым и незнакомым из-за чудовищных разрушений улицам. Город стал неузнаваем. Но все же то был мой любимый Ленинград. «Ничего, – подумала я, – вот война закончится, и ты снова засияешь и обретешь свою былую красоту и славу. Мы уж постараемся!»

Войдя в знакомую арку дома, я остановилась, не в силах двинуться дальше.

– Это ж кто вы такая будете-то? – услышала я знакомый голос.

Обернувшись, я увидела нашего дворника, дядю Васю. Исхудавший, с глубоко ввалившимися глазами и обтянутыми кожей скулами, поседевший пожилой мужчина, на котором одежда висела, словно на вешалке, изменился до неузнаваемости. Тем не менее голос его остался прежним.

– Дядя Вася? – неуверенно произнесла я.

– Так и есть. Вот только вас я не признал. Не обессудьте, глаза уже не те.

– Не признали? Я же Лиза Селезнева.

– Мать честная, – выронив из рук лопату, воскликнул он. – И не узнать! А выросла-то как, а возмужала! И форма очень красит. К лицу, к лицу.

– Как вы? Я так переживала. Обстрелы, блокада.

Дядя Вася помрачнел. Вытащив из кармана пачку папирос, закурил.

– Эх, дочка… тяжко было. Очень тяжко. Скольких схоронил… и не сосчитать. Каким образом выжил? Да, видать, я и там никому не нужен.

– Не надо так, – взяв дворника за руку, ответила я.

Немного помолчав, я продолжила расспросы:

– А как… как мои… бабушка и дедушка? Они… живы? Их эвакуировали?

– Не, дочка, не успели.

У меня помутилось в голове, и я пошатнулась.

– Дочка, дочка, ты что? – заволновался дворник, поддерживая меня. – Тю,