Между молотом и наковальней - Михаил Александрович Орлов
– Сатана обольстил вас, вселил в вас злобу дьявольскую, посему предрекаю сему граду гибель… Грядет день, когда живые и мертвые предстанут перед страшным судом, – изрек архиерей Евфимий под возмущенные выкриках своих гонителей.
Сведя с кафедры Висленя, Киприан предоставил ему келью в московском Чудовом монастыре, при этом не ограничив его свободы. Взял с него только слово не покидать пределов города без дозволения архимандрита, ему дозволялось вести переписку с кем он только пожелает и принимать любых посетителей, коли такие найдутся.
На тверскую кафедру святитель поставил молодого протодьякона Арсения, уроженца Твери. Оставив отчий дом, тот принял постриг в Киево-Печерской обители, а своей набожностью, умом и смекалкой обратил на себя внимание Киприана. Арсений лучше многих подходил для освободившейся тверской кафедры, хотя был чересчур молод для архиерейского сана.
Первое время после возвращения в Москву Киприан осведомлялся о Вислене, но неизменно слышал от архимандрита:
– Молится и постится, дабы соединиться с Богом.
– Смотри, чтобы не запостился[48]. Такая кончина сродни самоубийству. Если что, с тебя спрошу… – грозя перстом, предостерегал митрополит.
Постепенно он стал забывать о низвергнутом им архиерее. Тот, в свою очередь, ничем не напоминал о себе, и о нем стали забывать, но для некоторых в тверском княжестве он по-прежнему оставался епископом.
Из Твери в Чудову обитель регулярно приходили вести, потому Евфимий находился в курсе всех событий.
18
Высадив посольство, «Святой Яков» повернул вспять. На обратном пути капитан делал промеры глубин и записывал их результаты в корабельный журнал. Туда же он занес план Орешка и словесное описание укреплений, чем исполнил предписание для орденских шкиперов, посещавших чужие земли. Заинтересовали капитана и так называемые ныне Ивановские пороги на Неве, которые корабль пересек с большой осторожностью.
Сопровождающим княжескую невесту послам, оставшимся в крепости, отвели три избы, пустовавшие после морового поветрия, а Софью со служанкой Мартой поселили отдельно от остальных, в тереме воеводы. Сразу же по прибытии невесты великого князя он отправили посыльного к новгородскому степенному посаднику Василию Федоровичу с уведомлением о прибытии будущей государыни.
Ожидая, когда за ней придут ладьи, Софья гуляла вдоль реки, кокетничая с Шишкой, а тот все более и более терял голову. Иногда на гранитные прибрежные валуны выползали серые озерные тюлени, греясь на летнем солнышке. Так прошло полтора месяца. Наконец показались речные ладьи новгородцев. Погрузившись на них, посольство направилось в сторону Волховской губы. По Ладоге шли с опаской, прижимаясь к берегу – здешние воды непредсказуемы и коварны. Даже в тихую летнюю погоду они недолго оставались спокойны. Немало иноземных судов и русских ладей нашло последний приют на каменисто-песчаном дне озера.
В устье Волхова на большой лодке княжну Софью встречал новгородский волостной староста. Он преподнес невесте великого владимирского государя угощение из медовых пряников, считавшееся здесь деликатесом, и горшок свежего вишневого варенья.
Неподалеку от берега стоял убогий монастырь святого Николы Мирликийского. Из него к Софье явился седой сгорбленный годами чернец и преподнес «для привета» мешок свежего душистого ржаного хлеба и вязанку вяленой семги. Большего иноки не имели. Переночевали в узких кельях, которые представляли собой низкие, криво срубленные избушки, вросшие в землю по самые оконца, затянутые бычьими пузырями, и крытые серой дранкой; зато, воздух внутри был на удивление легок и смолист.
Наутро ладьи начали подниматься вверх по Волхову. Чтобы показать высокое положение посольства, плыли медленно, чинно, с частыми остановками. Путь до Господина Великого Новгорода составлял около двухсот пятнадцати верст, но не торопились.
Услышав о прохождении по реке ладей с гостями, по берегу на протяжении нескольких верст сопровождали дети в длинных льняных рубашонках до пят с одинаково стриженными головами, так что трудно было отличить мальчика от девочки. Они непрестанно предлагали путникам берестяные кузовки со сладкой спелой малиной и душистой, только что собранной мелкой земляникой. Когда приставали к берегу, Софья покупала сочную спелую ягоду. Малина в Литве родилась крупнее, зато здесь была слаще.
Когда солнце заходило за тучи и задувал неприятный, резкий ветер, река вспенивалась и становилась седой; но при тихой погоде вода у бортов плескалась так ласково, что хотелось искупаться, однако лезть в реку в рубахе, а тем более голышом будущей великой княгине не пристало.
Через некоторое время за излучиной реки справа показались серые каменные башни и кормщик, указав на них, произнес только:
– Ладога!
Эта крепость запирала речную дорогу в Великий Новгород и являлась важным транзитным пунктом на пути из варяг в греки, а по Волге – в Персию через Хвалынское море. Городок стоял на мысу, образованном Волховом и речкой Ладожкой, и считался пригородом Великого Новгорода. Здесь по традиции собиралось свое вече, которое в общегосударственных делах подчинялось новгородскому. Именно сюда некогда, как считалось, приплыл легендарный Рюрик со своими варягами.
Посольство встречал кряжистый белобрысый посадник Константин Сергеевич и ярыга[49] Алексашка. После осмотра городка, имевшего пять башен, крытых тесом, и шесть каменных церквей, Софья пожелала разбить свой лагерь на приволье, за посадом, у берега Волхова. На кургане расстелили цветастый восточный ковер и усадили на него невесту великого князя. Откуда ни возьмись объявилась ватага скоморохов. Охрана заступила им дорогу, ибо от них можно ожидать всякого, но княжна велела пропустить их, дабы усладили ее пением и потешили.
– Начинайте! – велела, засмеялась по-девчоночьи и захлопала в ладоши.
Забренчали струны гуслей, загудели рожки, запели свирели. Одновременно с этим несколько голосов затянули песнь про купца Садко и его приключения. Однако пели не складно, а как придется, зато азартно, от души. Пение распотешило Софью, и она велела заплатить лицедеям сполна, так что те убрались довольные ею.
В пяти верстах выше по течению начинались пороги, а еще через семь верст – другие, особо опасные. По весне, в половодье, через них проводили ладьи, но летом камни выступали из воды, словно зубья дракона, и река неслась меж них в брызгах пены. Тогда плыть через пороги мало кто осмеливался. От одного вида этого пенного бурлящего потока душа трепетала. Не дай Бог оплошать и свалиться за борт. Там в воде уцелеть могли немногие.
Перед порогами посольство высадили на берег, где его ждали повозки. Здешние жители издавна промышляли извозом. Миновав несколько верст, повозки остановились, дожидаясь, пока суда перетащат вверх по реке на пеньковых канатах. Неожиданно один из тросов лопнул, ладью с силой ударило о камень,
