Между молотом и наковальней - Михаил Александрович Орлов
Кортеж Софьи направился к Данцигу, находившемуся на расстоянии около пятидесяти верст от Мариенбурга. Всадник на доброй лошади мог преодолеть этот путь за день-полтора, но посольский поезд останавливался во всех замках, а те стояли через каждые десять верст, и там пировали.
Справа от повозки княжны скакал Иван Ольгимунтович, а слева – княжеский рында Шишка. Время от времени Софья высовывалась то в одну, то в другую сторону и заговаривала с одним из своих сопровождающих. У первого она расспросила о Великом Новгороде, который ей предстояло посетить, и о волках-оборотнях, которые водились в тамошних лесах, а у второго – о житье-бытье в Орде и морских чудовищах, которые, как тот утверждал, он видел, плывя из Кафы в Царьград. Развлекая княжну, оба врали напропалую. Она об этом догадывалась, но не показывала и виду, кивая всему, что ей говорили.
Из Данцига посольство на купеческом когге «Святой Яков» намеревалось добраться до новгородской крепости Орешек, или Орехов. Высокобортные суда этого типа имели навесной руль, кормовую надстройку – ахтеркастль, неплохие мореходные качества и обладали хорошей грузоподъемностью, но были тихоходны. Однако для коммерческих перевозок скорость имела второстепенное значение. Опасаясь литовского наместника Ягайло – Скиргайло, Витовт настоял на выборе морского пути как наиболее безопасного. В Жмуди Софью в самом деле поджидали недруги. Все, что происходило в Мариенбурге, вскоре доходило до Вильно и наоборот. Обе столицы кишели лазутчиками, которых вылавливали и вешали, но свято место пусто не бывает. Сохранить отъезд Софьи в тайне не представлялось возможным.
Магистрат Данцига по случаю приезда московского посольства с княжной устроил в ратуше прием. Особое место при этом занимали пир и танцы. По обычаям той поры, кавалерам полагалось приглашать на танец своих соседок, сидящих по левую руку и в течение вечера не полагалось менять партнерш. К своему несчастью, тучному и немолодому Ивану Ольгимунтовичу пришлось танцевать с резвой княжной то «в цепочку», то «по кругу». Тем временем Шишку, скучавшего на празднике жизни, разыскал брат Фридрих и дал ему последние наставления о том, как следует поступать в том или ином случае…
Через день матросы распустили большой белый парус с черным крестом Ордена, и когг направился к Данцигскому заливу.
Плиний Старший[43] для обозначения этого малоизвестного древним моря употреблял слово «Метуонис», то есть море Страха, ибо никто не ведал его пределов. Впоследствии его называли Венетским, Славянским, Свебским, Сарматским морем, а руссы – Варяжским. Впервые Балтийским морем его нарек Адам Бременский в XI веке, хотя конфигурация его еще оставалась неведомой.
На севере от Данцига лежал скалистый остров Готланд, а на нем – город Визби, логово витальеров – корпорации морских разбойников. Для них не имело значения, кого грабить: рыбака, купца или посла. У первых они забирали улов, у вторых – товар, а у третьих – все вплоть до исподнего, а коли кто-то кобенился и не желал отдавать, то и жизнь. Пираты не верили ни в бога, ни в черта и называли себя друзьями Спасителя и врагами мира. Имелись на Балтике и другие корпорации джентльменов удачи. Особенно трагичной оказывалась судьба женщин, попавших к ним в руки… Старух выкидывали за борт, а с остальными разбирались по-разному. Так, дочь барона фон Фанштейна, плывшую в Ригу, обязали несколько месяцев трудиться в публичном доме Визби, где ее пользовали по нескольку раз за день, и в конце концов ее зарезал пьяный шкипер накануне получения пиратами выкупа от ее семьи.
Если пираты обнаруживали корабль, то преследовали его до тех пор, пока оставалась надежда настигнуть его. От юрких быстроходных галер пиратов с косыми парусами большие неповоротливые торговые суда могли оторваться только при свежем попутном ветре, но такие случаи можно перечесть по пальцам.
Не желая рисковать, капитан «Святого Якова» вел корабль вдоль береговой линии, дабы в случае опасности выброситься на сушу и тем спасти если не скарб, то по крайней мере жизнь экипажа с пассажирами.
Обстановка в центральной Балтике стояла неспокойная, потому на мачте в «вороньем гнезде» днем и ночью посменно дежурили то белобрысый юнга с наглой порочной ухмылкой, то угрюмый безухий моряк с красным от солнца и пива лицом. Время от времени они спускали на палубу веревку с корзиной, требуя еды и напитков. С ними не спорили – от них зависела жизнь остальных. Они даже оправляли естественные надобности, не спускаясь вниз. Подобное на корабле никому не дозволялось и жестоко каралось, но в море, как и на войне, отпадают условности, не до приличий… Когда штормило, находившихся в «вороньем гнезде» нещадно рвало, ибо наверху качало особенно сильно.
Случилась буря и во время плавания посольства. Капитану пришлось спешно отвести «Святого Якова» подальше от скалистого берега, дабы не разбиться о камни. Слава богу, шторм вскоре стих. Еще одной опасностью считалось безветрие, когда паруса безжизненно обвисали и судно замирало на водной глади. На веслах пираты подходили к своей жертве и брали ее на абордаж.
Почти все плаванье Софья проводила в каюте в мечтах о грядущей жизни в неведомой, загадочной Москве. Когда это надоедало, она поднималась на палубу и прохаживалась вдоль борта в сопровождении Ивана Ольгимунтовича, Александра Борисовича Поле или Шишки, общество которого ей все более нравилось, несмотря на бельмо. Не отдавая себе в том отчета, княжна стала находить его довольно привлекательным.
Вечерами, оставшись одна, Софья любовалась морем с белыми чайками, чертившими в светлом призрачном воздухе перламутровые узоры. Во всем этом ей чудилось нечто потустороннее, таинственное.
Через три недели «Святой Яков» бросил якорь у острова, который называли то Рычрет, то Риссерт, то Каттусарт[44], на котором стояли две низкие закопченные избы и лоцманы из чухонцев варили похлебку, поджидая клиентов. Заплатив серебряную марку, капитан взял на борт рыжего неразговорчивого человека, обязавшегося довести когг до новгородской крепости у Ладожского озера. Вошли в устье широкой полноводной реки и против течения поднялись до городка Орешек, который находился на острове и в самом деле в плане чем-то напоминал этот плод.
Сей пограничный форпост о всех сторон, окруженный глубокой рекой, опоясывала каменная стена толщиной в две с половиной сажени из булыжника и плитняка с круглыми башнями. В одном из углов крепости находилась цитадель с неприкосновенным запасом зерна – последней надеждой осажденных.
Господин Великий Новгород долго не строил на своих окраинах каменных крепостей,
