Между молотом и наковальней - Михаил Александрович Орлов
Укрепления Орешка воздвигли шестьдесят лет назад для охраны торгового пути. Сперва их срубили бревенчатыми, и шведы спалили городок, но после Ореховского мирного договора[45] новые стены возвели из камня, и здесь воцарилась благостная тишина.
Великий Новгород передавал крепость «в кормление» служивым князьям, за что те охраняли ее окрестности и взимали подати с народа вплоть до пограничной реки Сестры. В то время Орешком правил Семен (до крещения Лугвений) Ольгердович, князь Мстиславский, но тогда он отсутствовал.
Население городка не превышало двух тысяч. Многоярусных теремов тут не строили, его заполняли низкие одноэтажные избы, рубленные из сосны «в обло»[46]. На узких улочках кое-где лежали мостки, но в распутицу там плескалась неизбывная хлябь. Сады, огороды и покосы из-за недостатка места отсутствовали и располагались через неширокую протоку Невы, но скупая земля не баловала урожаями. Жили тесно, без излишеств, занимались судоходством и рыбной ловлей. Бытие простолюдинов однообразно и наполнено заботами о хлебе насущном. Главное, что их заботило, – это кров и пропитание.
Даже в разгар короткого северного лета холодный ветер гнал с Ладоги злую колючую волну, которая с невероятным упорством билась о серые прибрежные валуны. Этот неприветливый суровый край населяли финно-угорские племена и славяне.
Один из западноевропейских путешественников, посетивший Орешек в ту эпоху, отметил, что место сие ветрено и нездорово ввиду множества болот в округе. В июне, когда туда прибыла Софья, там оказалось такое множество комаров и слепней, что нельзя было ходить с открытым лицом, не испытывая при этом неудобства.
17
Вскоре после возвращения в Москву Киприан получил от великого тверского князя Михаила Александровича невнятную жалобу на епископа Евфимия Висленя. Конфликт между светской и церковной властями всегда неприятен, тем более что митрополит лично знал обоих. Во время нашествия Тохтамыша Киприан укрывался в Твери, но вражды меж князем и его архиереем не заметил… Разбираться в претензиях одного к другому не хотелось, но надлежало как-то отреагировать на жалобу Михаила Александровича.
Виной всему, по-видимому, послужило публичное порицание тверским владыкой непотребного поведения близких к княжескому дому людей. Одни упрекали Висленя во вмешательстве в государственные вопросы, другие – в строптивом характере и симпатиях к новгородским стригольникам[47], выступавшим против пороков церкви. Некоторые осуждали запрет епископа в рукоположении «по мзде», то есть возведение в иерейский сан за деньги, что было широко распространено.
Михаил Александрович своей властью, что незаконно по церковным канонам, свел Евфимия с епископской кафедры в обитель святого Николая над Ручьем, где тот монашествовал, прежде чем был возведен в архиереи. Тверская церковь осиротела, но это не могло продолжаться долго, народ нуждался в духовном пастыре.
В сопровождении двух заезжих митрополитов, гостивших на Руси для сбора милостыни – Матвея Адрианопольского с Никандра Ганосского, и русских епископов Михаила Смоленского со Стефаном Пермским русский святитель Киприан отправился в Тверь.
В тридцати верстах от нее процессию встретил внук великого князя Александр Иванович, еще мальчишка, с румянцем на пухлых щеках, а в двадцати верстах приветствовал наследник тверского престола Иван Михайлович. В пяти верстах, когда церковное посольство остановилось на ночлег, путники услышали цокот копыт и узрели приближающуюся к ним кавалькаду, впереди которой в золоченых одеждах скакал великий князь Михаил Александрович со вставленным в стременную петлю копьем; на копье трепетал синий стяг с изображением золотого престола. Подскакав, всадники резко осадили коней, спешились и подошли под благословение к митрополиту после чего князь имел с ним беседу «о пользе душевной», что являлось важнейшим для всякого.
Разговор проходил один на один, без свидетелей, и касался отношений Твери с Ордой и Литвой. Обсуждали и торговлю по Волге-матушке, которую контролировал Нижний Новгород. Когда стемнело, Михаил Александрович пожаловался святителю на то, что жизнь клонится к концу, а он не успел выполнить многое из задуманного, несмотря на то что так хотел оставить после себя достойный след.
– К смерти надлежит готовиться с рождения, – заметил святитель и вздохнул. – Мы живем по привычке из года в год, ибо иного существования себе не мыслим, но всему есть предел…
– Знаю, владыка, но никому не хочется умирать прежде срока. Существовать бесконечно невозможно. Остается надеяться на то, что впереди нас ожидает другая, заоблачная жизнь, но с того света еще никто не возвращался, – заметил Михаил Александрович.
Он уже давно задумывался о своем последнем часе, ибо приход того неизбежен, но никогда не говорил о том с другими, не искал их сочувствия и совета, ибо считал это глупым и бессмысленным занятием.
Тверскому государю исполнилось пятьдесят семь. Это немало, но выглядел он моложе своих лет: походку имел легкую и пружинистую, а по натуре оставался азартен, даже нетерпелив. Любил посмешить собеседника забавными историями из собственной жизни, не опасаясь предстать притом в неприглядном виде, играл в бабки с дворовыми мальцами, не боясь уронить княжеское достоинство, и, подпив, плясал со скоморохами задорно и залихватски. Народ его любил за бесстрастный разбор судебных тяжб и за то, что не изнурял людей нелепыми повинностями. «В годы его правления разбойники, воры и ябедники исчезли или, во всяком случае, присмирели, а мытари, корчмари и торговцы зельем притихли», – писал современник Михаила Александровича.
Святитель отслужил божественную литургию в соборе Святого Спаса, купола которого были позолочены, что было на Руси тогда в диковинку.
Получив «дары великие», Киприан три дня пировал у князя, хотя не любил бражничества. На Афоне пищу вкушали дважды в день и очень умеренно, а остальное время проводили в молитвах и трудах.
Затем Михаил Александрович собрал тверской клир, бояр и горожан, а из Никольского монастыря над Ручьем в черной рясе в Тверь доставили Евфимия Висленя, еще носившего сан архиерея. Выглядел он не лучшим образом: темные круги под глазами, бледность и сгорбленная спина говорили сами за себя.
Начались судебные слушания. Перебивая друг друга, люди обвиняли Висленя в том, что при нем в городе вспыхивали «мятежи и раздоры церковные». Один из купцов упрекал его даже в сношениях с дьяволом, что выглядело откровенным наветом, но вошло в протоколы церковного судилища. Епископ последовательно опроверг все обвинения оппонентов, но оказался бессилен против многочисленных недоброжелателей, которые черное выдавали за белое и наоборот.
На Западе дела еретиков разбирал священный трибунал (инквизиция), но православная церковь оставалась в рамках древнехристианской традиции. Киприан попытался примирить обе стороны, но безуспешно.
Митрополит понимал, что в
