Территория тюрьмы - Юрий Прокопьевич Алаев
– Знакомьтесь, – кивнул на нее Сергей, – Айша, моя половинка.
– Очень приятно, – церемонно начал отец, – Прохор Семенович, Проша, значит. – и не удержался: – татарка?
– Сразу видно, что гости из Татарии, – рассмеялась Айша, – нет, я аварка. Да вы проходите, располагайтесь, я сейчас умыться с дороги принесу. – И спохватившись: – а молодого человека как зовут?
– Горка, – ответил отец, – Егор, значит. – он явно чувствовал себя не в своей тарелке.
– Горка лучше, – заключила Айша, – Горка, горы – проходите, проходите!
Горка насупился, вспомнив шуточку Свиницкого, – и тут нашли подобие к его имени! Хотя горы, конечно, звучало лучше, чем горки с бутербродами.
Отец тем временем разложил чемодан, переоделся в простое – рубашку-косоворотку и легкие шаровары, и пошел следом за Сергеем за угол дома, где их у рукомойника уже поджидала Айша с фигуристым, сверкающим кувшином с длинным изогнутым носиком и крышкой.
Кувшин был красивый, но Горка смотрел на него в растерянности: он знал, что это называется «кумган» (видел у соседей), и знал, что мусульмане с ним ходят в туалет, чтобы после всего подмыться. Отец тоже немного растерялся, кажется не зная, что делать. Айша посмотрела на них с непонимающей улыбкой, потом сказала:
– Если вам удобнее, умывальник вот, – показала на перекладину рукомойника, – я просто… как дорогому гостю…
Отец содрал рубаху, склонился и сказал утробно откуда-то снизу:
– Давай, землячка, поливай!
Он так и держал ее за татарку.
Сергей уже стоял рядом с полотенцем на раскинутых руках – как хлеб-соль предлагал.
Хозяева отвели им одну из трех (трех, помимо кухни!) своих комнат, отец улегся на пышную, с периной, кровать и тут же захрапел, а Горка довольно долго сидел у окна, смотрел в сад и думал. О саде, доме, дощатом, но огромном по Горкиным меркам, и о том, как так получилось, что отцов друг с женой живут здесь, а они – в конюшне. Ни до чего не додумался, кроме как до того, что повезло. Им просто повезло.
Это слово, кстати, оказалось едва ли не главным за ужином, который Айша накрыла на веранде. На столе стояло… Горка даже не мог назвать, сколько всего и чего. Три кувшина (стеклянных, попроще) с разного цвета напитками, неизвестная белая рыба, тонкими ломтями распластанная на широких плоских тарелках, холодное вяленое мясо, три стопки горячих лепешек, исходивший ароматом баранины плов в казанке, пристроенном сбоку, а посреди стола – блюдо, доверху наполненное такой крупной и сочной вишней, какую Горка никогда не видал.
Отец посмотрел на все это, крякнул и сказал:
– Повезло тебе, Серега, – такая хозяйка!
– Повезло, – эхом откликнулся Сергей, усаживаясь за стол, – но тогда я думал, что тебе больше.
Оба засмеялись, Айша разлила по бокалам сок, наполнила рюмки мужчин и присела с краешку сама, рядом с Горкой.
Отец взял рюмку, собравшись сказать тост, понюхал ее и заколебался, вопросительно глядя на друга.
– Она, она самая, – засмеялся Сергей, – чача, виноградная. Пей, не бойся: хмель будет, а похмелья – нет.
Отец кивнул, сказал слова за здоровье и благополучие «этого дома», за чудесную хозяйку, они выпили (Айша и Горка отхлебнули из бокалов) и принялись за еду. Потом Сергей поднял тост за отца, который, оказывается, тогда, в 1944-м, спас ему жизнь (отец протестующе замотал головой) и вот так свел с красавицей и умницей Айшой, они выпили, и дальше разговор потек сам собой.
Тут Горка в очередной раз услышал историю про осколок, который срезал чирей на шее у отца («повезло!»), о том, как другим осколком самому Сергею «распустило живот», а отец перехватил ездового и Сергея успели довезти живым до госпиталя в ближнем тылу («повезло!»), а потом, заштопанного, отправили в другой госпиталь, и как он там валялся месяц, а за ним ухаживала «соплюшка-медсестричка» (тут Айша сверкнула на мужа глазами), и как они пришлись друг к другу, а после войны (у Сергея ни дома, ни семьи не осталось) списались, и Айша утянула его вот сюда, в Дагестан («повезло!»).
И вот так они разговаривали, не забывая выпивать, то горячась и воодушевляясь, то сбавляя тон чуть не до шепота, и по всему выходило, что оба такие счастливчики, что удачливее и не отыскать.
Горка и Айша смотрели на них и думали. Горка – о том, зачем отец, захмелев, выпятил, что он дослужился «до какого-никакого, а начальника», но не сказал, что они живут в конюшне на территории тюрьмы, а Айша… Трудно было сказать, о чем думала она, поглядывая на мужа и иногда вставляя слово-другое, если он к ней обращался, но когда отец заговорил о детях, о своих дочерях, особо почему-то упирая на старшую, Нину (постепенно до Горки дошло, что он как-то собирался выдать ее за Сергея, и они разговаривали об этом там, на фронте; Горка не поверил своим ушам), а потом дело коснулось его, отец все говорил, расхваливая, и внезапно Айша притиснула Горку к себе так, что он пискнул, и повисла пауза. Долгая такая пауза на этой скудно освещенной веранде под сверкающим звездами ночным небом, такая тоскливая…
– Повезло тебе, Проша, – хриплым голосом сказал Сергей, глядя мимо отца, – а у нас вот… Не дал Бог деток.
Айша отстранилась от Горки, порывисто встала и ушла в комнаты.
Отец, почувствовав, что заговорился, тоже вскочил на ноги, засуетился, потом метнулся в отведенную им комнату и через пару минут вернулся с длинным тряпичным свертком (Айша тоже вернулась к столу, вытирая платком глаза), развернул, и все увидели, что там был кинжал.
Сергей и Айша переглянулись в изумлении.
– Прохор, – сказал Сергей, подбирая слова, – это очень дорогой подарок, я даже не знаю… но везти в Дагестан кинжал…
Напряжение спало, и отец хмыкнул:
– Как в Тулу самовар, да? – (Сергей виновато улыбнулся.) – Я тоже так подумал, а потом решил: а вот пусть! Пусть друг знает, что и у нас такие умельцы есть!
Сергей меж тем извлек клинок из ножен и рассматривал.
– Односторонка, – сказал, – не кинжал, но добротная вещь, да. Спасибо!
– А ты угадай, – воодушевился отец, – из чего сделано! Ни за что не угадаешь! Из напильника! – И рассмеялся как ребенок. Пьяноват все-таки был.
– Из напильника? – недоверчиво переспросил Сергей. – Это как же,
