Кит на отмели - Элизабет О'Коннор
– Проверим? – предложил он.
– Давайте, – ответила я.
– Хочешь что-нибудь спеть?
– Можно, – согласилась я.
Я пропела несколько строк из тех, что пела нам мама, – песню о любви. Эдвард придвинул ко мне микрофон и жестом велел продолжать.
– У тебя красивый голос, – сказал он, когда я закончила. Диск продолжал вращаться с бархатным шуршанием.
– Спасибо.
– Я тоже пою, – сказал Эдвард. – Я поступил в колледж по хоровой стипендии. Пришлось каждый день петь в университетской часовне.
Мне захотелось узнать побольше, но тут вошла Джоана с двумя книгами и, не глядя на нас, положила их на стол. Эдвард снова завозился с машиной. Покраснел.
– С этой штуковиной тебе не придется оставаться на все интервью, – сказал Эдвард. – Ты просто поможешь нам потом с переводом.
– Да! – согласилась Джоана. – И еще, Манод… Я хотела попросить тебя показать мне остров, какие-нибудь места.
Я кивнула и вполголоса повторяла «микрофон» до тех пор, пока оно не перестало звучать как слово.
~
Когда мы с Джоаной выходили, я увидела Ольвену. Она была на год старше меня и недавно вышла замуж. Ее высокий упругий живот выпирал из-под одежды. Я улыбнулась ей, и она улыбнулась в ответ. Я смотрела, как она удаляется, ее лодыжки розовели из-под юбки. Она встретила мужа в конце дорожки, и он зашагал впереди, не оглядываясь на нее. Я видела изнуренных и растерянных девушек, вышедших замуж в шестнадцать, нарожавших детей к двадцати, овдовевших к двадцати пяти, потеряв мужей в море.
SJCEG Диск 1A.
Если мой любимый подойдет к нашей двери,
Если мой любимый постучится в наше серое окно,
Отвечайте ему вежливо, говорите с ним любезно,
Скажите, что меня нету дома, я не хочу быть дома,
Человек из других мест увез меня,
Человек из других мест увез меня,
Ночью, здесь этой ночью, если мой любимый откликнется,
Скажите ему, что море уносит быстрее ветра.
Записано 24. 10. 38 со слов M. Ллан (р. 1920), проживающей в Розовом коттедже (Y Besthyn Rhosyn). Народная песня.
Хозяин дома, проповедник-баптист, показывает мне перепись острова. Он ведет ее самостоятельно каждое Рождество. Говорит, что учитывает не всех, поскольку почти ежегодно люди пропадают в море.
Начиная с рубежа веков население острова сокращается. Многие переселяются на большую землю в поисках более стабильного заработка, особенно молодежь. Большинство оставшейся молодежи – девушки в ожидании замужества и горстка парней, идущих по стопам своих отцов – рыбаков. Я с прашиваю хозяина дома, насколько он обеспокоен этим положением вещей, и он отвечает, что очень. Он пытается прививать ценности домашнего очага в своих проповедях, чтобы молодые женщины оставались дома, на родном острове, а мужчины не уезжали. Но это нелегко, признаёт он, когда погода неистовая, а зарабатывать на жизнь так тяжело. Нельзя их осуждать за желание покинуть остров.
В тот вечер вернулось судно. Промысловое судно для ловли сельди. Один человек с нашего острова и экипаж рыбаков, которым предстояло выйти в море под утро. Они остановились на маяке. Отец велел нам туда сходить, на случай, если они привезли виски или газеты.
Один прицепился ко мне. Я его не узнала, а он сказал, что из Дании. С языка у него текла тонкая струйка белой пены. Он рассказал мне про парня, погибшего в море на судне, на котором они прибыли. Они играли в карты, как и все вечера напролет, чтобы скоротать время. Не говоря ни слова, парень положил карты, затем разбежался по палубе и сиганул в море. Пока судно остановили и вернулись, он уже исчез. Кажется, он не ждал от меня отклика на свой рассказ, просто хотел поделиться. Я извинилась и улизнула от него.
На другом конце комнаты Линос сидела на коленях отца. Он обнимал ее той же рукой, в которой держал выпивку. Она спала, поднимаясь и опускаясь, пока он разговаривал с соседом. Они вместе читали газету. На первой полосе – «5000 британских войск отправлены в Судетскую область». Фотография Невилла Чемберлена с распростертыми объятиями. Трехнедельной давности.
Датчанин говорил очень близко к моему лицу, изо рта у него воняло. Я подошла и взяла Линос, чтобы пойти домой. Она забормотала, когда я ее приподняла, и обвила руками мою шею. Сказала что-то во сне про джем. Я ответила ей: «Утром расскажешь».
По хорошим дням мама будила нас, залезая в нашу постель. Мы вместе то засыпали, то пробуждались. Она рассказывала любимые истории, случаи из своей жизни. За окном метались тени птиц. Она выросла не на острове, а на побережье большой земли, на отцовской ферме. У нее было трое братьев. В суровые зимы они научили ее охотиться на куропаток и мелкую живность. Однажды она поставила силки на кроликов, не подозревая, что забрела на поле соседа-фермера. Отец подозвал ее однажды утром к воротам фермы, где ее поджидали братья. Перед воротами лежали семь кроликов с лапками, перевязанными красной проволокой от силков. Сосед распорол тушки и помочился на них, и те стали несъедобны. Братья потом целую неделю с ней не разговаривали.
«Я не была создана для такой жизни, – твердила она в конце повествования. – Я не умела „прочитывать“ землю, как мои братья. Иногда добавляя, что у женщины нет другого занятия, кроме как стать женой».
Я недоумевала, каково ей было переселиться сюда, зная, что остров – одна длинная ферма и море сдвигает границы полей. Под одеялом она крепко, до покраснения, сжимала наши тельца.
Часть китовых внутренностей оказалась на песке; хлопья синего и лилового жира. Кровь перелилась за границу прилива. Птицы по-прежнему выщипывали из спины клочья. Высокий прилив уносил кита на глубоководье, где на него набрасывалась рыба и висела на нем как бахрома. Низкий прилив его возвращал, а в челюсти кишели насекомые.
Ветер пригнал на утесы морскую мглу. Влажный воздух, поздний утренний свет. Остовы старых домов. Вода и солончаковое болото простираются на сколько хватает зрения. Веточки папоротников на вершинах утесов начали распадаться. Джоана хотела увидеть утесы и записала все, что я рассказывала.
Мы миновали старую покрышку, брошенную на произвол судьбы. Я обратила внимание Джоаны, что мы всегда находим отголоски Великой войны, вынесенные на берег. Гимнастерки,
