Тамара. Роман о царской России - Ирина Владимировна Скарятина

Теперь же мы лихорадочно пытались вспомнить всё, что было сложено в тот одинокий сундук, гадая, сможем ли мы продать наши странно разномастные пожитки, а потом прожить (как долго?) на прибыль от этих продаж.

А ещё тогда, в последний момент, так как остался пустой уголок, который нужно было заполнить, я запихнула в сундук тоненький томик двоюродной бабушки Натальи и ряд своих дневниковых скрученных листов, вырванных наугад.

И вот наконец все наши приготовления были закончены, и после захода солнца мы друг за другом, попарно, тихо выскользнули из дома, сначала Няня с мисс Бёрнс, позже Папуся с Мамусей и, замыкая, мы с Ванюхой.

Нам пришлось пройти довольно большое расстояние, и Ванюха был вне себя от волнения. Ведь это было приключение, самое замечательное из всех, о которых он мог только мечтать, так что гордо и нарочито играл свою главную роль цыганёнка. Он даже хотел, чтобы мы остановились и погадали, если случайно бы встретили какого-нибудь запоздалого прохожего, спешившего по тёмным и пустынным улицам. Волнение Ванюхи заставило меня вспомнить о собственном цыганском приключении в Стронском много лет назад. То был мой звёздный час, этот же принадлежал ему.

Наконец мы благополучно добрались до табора, где нас встретили с криками радости и распростёртыми объятиями. Все приготовления к нашему отъезду были сделаны, и типичные цыганские повозки стояли запряжёнными, готовые отправиться в путь в любую минуту. Все члены табора – кроме шестерых, чьими бумагами нам следовало в случае проверки воспользоваться – ехали с нами, так что нас между ними рассредоточили. Мне предстояло ехать с Ванюхой во втором фургоне, Папусе – в третьем, Мамусе – в четвёртом, Няне – в пятом, ну, а мисс Бёрнс – в седьмом. Её лицо было плотно забинтовано, и в руке она держала крупный камешек, который при необходимости засовывала в рот, чтобы он выпирал. Таким образом, не было никакой опасности, что та бы заговорила, проявив свой английский акцент. С этой штуковиной за щекой она даже не могла сказать: "Инди-и-ид?"

Няня, у которой на лице было лишь немного тёмного жира, выглядела вполне соответствующе, в то время как Папуся, Ванюха и я вообще не нуждались в макияже. В цыганской одежде мы были цыганами, и никто не стал бы нас подозревать. Лишь Мамуся имела совсем неподобающий вид. И пусть её лицо с руками и затемнили, однако голубые глаза и седеющие светлые волосы просто кричали всему миру о том, что она не цыганка. Даже её одежда, какой бы истёртой та ни была, смотрелась на ней элегантно. Но женщины табора трудились над ней и трудились до тех пор, пока при помощи изрядного количества тёмного жира, чёрных накладных волос да алой повязки на одном из глаз она в результате не стала немного более похожа на настоящую.

Вскоре после полуночи тяжеловозы напрягли все силы, и караван неспешно тронулся в путь. Повозки скрипели и громыхали, катя по пустынным улицам. Дважды нас останавливали, дважды караульные заглядывали внутрь, обыскивая и проверяя все документы, но, не найдя ничего подозрительного, караван пропускали.

Постепенно мы добрались до окраин Петербурга и выехали на открытую местность. Стояла весна, и дороги всё ещё были разбитыми и раскисшими от растаявшего снега. Несколько раз фургоны в грязи застревали, но сильным мужчинам всегда удавалось их вытащить.

Мы медленно продвигались вперёд, огибая Ладожское озеро, часто останавливаясь, чтобы дать отдохнуть разгорячённым лошадям. Наша простая еда готовилась на кострах под открытым небом, и впервые за долгое время нам вдоволь её доставалось. Её хватало на всех, и, несмотря на безыскусность, она была вкуснее всего, что мы ели в последние годы.

Ванюха, всё так же пребывавший в безумном возбуждении, веселился с такой самозабвенностью, что весь табор впустил его в своё горячее сердце и принял как самого родного.

Папуся с Мамусей, похоже, бо́льшую часть времени отдыхали; Няня относилась ко всему со своей обычной невозмутимостью, а мисс Бёрнс, несмотря на то, что выглядела несчастной, принимала ситуацию со стоицизмом истинной Англичанки.

Шли дни … и вот однажды вечером Митька, наш провожатый, сообщил мне, что повозки дальше не поедут.

"Это наш последний лагерь, – промолвил он. – С этого момента я один поведу вас до границы. Несмотря на то, что мы находимся недалеко, это будет самая трудная часть пути. Нам придётся пёхать всю ночь, пока мы не достигнем нашего последнего убежища. Именно оттуда я вас и переправлю. Хотя дни становятся длиннее, к счастью, луны нет, и будет достаточно несложно укрыться в темноте".

В тот вечер мы с табором попрощались и отправились пешком на последний отрезок нашего путешествия.

В лагере стало особенно тихо, и, позже обернувшись, чтобы на него посмотреть, я заметила только один костёр, да и тот едва тлел. Не было слышно ни пения, ни громкого говора, и показалось, что табор крепко спал.

"Если повезёт, прямо перед рассветом мы доберёмся до убежища – пещеры, – где сможем прятаться весь день. Потом, когда опять наступит ночь, я стану вас переправлять", – сказал Митька.

Мы шли по неровной каменистой земле, спотыкаясь, раздирая одежду о низкие колючие кусты и прячась за большими гранитными валунами всякий раз, когда Митьке чудилось, что тот видел или слышал опасность в облике человека, несомненно, патрульного солдата. Казалось, он слышал звуки, которые не улавливались нашими ушами, и видел в темноте то, чего мы не способны были разглядеть.

В конце концов, абсолютно измученные, с ушибленными и кровоточившими ногами, мы доплелись до пещеры. Образованная огромными гранитными валунами, та имела одно небольшое входное отверстие, через которое мы проползли на четвереньках. Однако внутри оказалась довольно просторной, так что мы могли даже встать в полный рост. На земле валялись охапки прошлогодней соломы. А на грубо сколоченной треноге висел тяжёлый железный котёл. В углу было сложено немного провизии: вяленая рыба, сухари, сушёные грибы, орехи и ягоды. Митька обо всём позаботился.

Весь день мы проспали. А когда наступила ночь, Митька, который до этого был молчалив и погружён в свои мысли, встал и многозначительно на нас посмотрел. В тусклом, мерцавшем свете догоравшего костра он вдруг тоже показался мне столь похожим на Древнего Старца, что у меня перехватило дыхание. "Неужели я действительно всё это переживаю, – подумала я, – или я снова просто увезённая цыганами маленькая девчушка, и мне снится сон?" Но стоило Митьке заговорить, как видение рассеялось, смешавшись с дымом дотлевавших углей.

"Первыми должны пойти Ванюха и Няня, – заявил он, – так как Ванюха ребёнок, у которого