Будь что будет - Жан-Мишель Генассия
Встав утром, Лоран обнаружил, что мать спит на диване. Приготовил кофе, поставил его на журнальный столик, Арлена открыла глаза, села, он налил кофе в чашку, Поджарить тебе тост?
– Я знаю, что это ты.
* * *
Даниэль зашел в приемную, где стояла жара, как в тропической оранжерее, двое пожилых мужчин кивнули ему в знак приветствия, он сел в стороне, глянул на часы. Больница – это долго, а у него кончалось терпение. Он устал от этих врачей, которые только и могли, что назначать дополнительные анализы и отправлять на консультации к профессорам, столь же беспомощным, как они сами. Это длилось уже четыре года. После той проклятой засады. Никто так и не определил, что за боль разрывает ему живот, – она отпускала на несколько недель и внезапно скручивала снова, когда он читал газету или смотрел телевизор, будила его среди ночи, будто в него вонзили раскаленную иглу, – мучительные спазмы, которые исчезали через пять минут или через два дня и оставляли его выжатым, как тряпка. Даниэль с трудом сдержался, чтобы не обругать последнего корифея, который битый час разглядывал его снимки на негатоскопе, почесал подбородок и скептически оглядел пациента, Все прекрасно зажило, я ничего не вижу, потому что видеть тут нечего – по моему мнению, это имеет психологическую природу, я могу вас направить к проверенному специалисту. Сегодня Даниэль пришел к очередному специалисту, но сам уже две недели ничего не чувствовал. Снова придется пересказывать весь свой крестный путь: выстрелы, кому, восемь операций, бесконечное поэтапное выздоровление, внутрибольничную инфекцию, противоречивые диагнозы, предъявить рентгеновские снимки и анализы из медицинской карты толщиной сантиметров в тридцать. Даниэль пощупал живот в поисках затаившейся боли, которая только и ждала, чтобы выплеснуться, и вдруг подумал, А если ничего нет? Нет явных нарушений, механических или органических, но причина, невидимая на снимках или в анализах крови, прячется, словно чудовище, в моей голове?
Сомнение – это уже уверенность.
Даниэля охватила горечь: он ошибся и всегда это знал, хотя сотню раз утверждал обратное. Сейчас он осознал это ясно, как никогда, и если он прав, это возвращается поруганная мечта и мучает его, Я не должен был уходить из армии, это самая страшная ошибка в моей жизни. Я хотел порадовать Мари, показать, что готов, не жалуясь, пожертвовать всем ради нее, отдать ей все, лишь бы облегчить страдание из-за смерти Тома и помочь пережить горе, но она не оценила моей жертвы. В армии сбылась бы мечта моей юности – да, я мог бы погибнуть в Индокитае или в Алжире, как большинство моих товарищей, но я бы служил, сражался, прошел бы путь, назначенный судьбой, не исключено, что я был бы тяжело ранен, но с оружием в руках, сражаясь за свою страну, а не в этой злосчастной перестрелке.
Даниэль не стал дожидаться очереди; он покинул приемную, оставив на полу сумку со всеми снимками и анализами, и, не ответив медсестре, ушел из больницы, С армией покончено, там не нужны подранки. Я знаю, что меня исцелит, и мечту свою я исполню, никто мне не помешает.
Когда Даниэль открыл дверь своей квартиры, зазвонил телефон, и он поспешил войти. Звонила Арлена, вся на нервах, она быстро заговорила, не спросив, как дела, он так и остался стоять у столика с пальто в руке, У меня очень важный разговор. Читал статью во «Франс-суар» о последствиях атомных взрывов? Ответить она ему не дала, Так вот, это я. То есть нет, информацию передала не я, но я прятала документы у себя несколько лет, и они исчезли.
– С ума сошла! Зачем ты так рисковала? Это же военная тайна.
– Я сразу поняла, что армия решила скрыть правду о ядерных взрывах в Сахаре, четыре из которых привели к сильнейшему заражению. Для них это был второстепенный вопрос, начальство им не интересовалось. КАЭ был под пятой у министерства, директора подчинялись приказам, они думали только о своей карьере. Результат: облучились три тысячи человек, тысяча получила высокую дозу. Сотни военных и техников, не говоря о местном населении, заболеют лейкемией и раком в ближайшие годы, они не уйдут спокойно на пенсию, и никто их не предупредит. Когда случится болезнь, им скажут: «Просто не повезло». Они не получат никакой профилактики и, разумеется, никаких компенсаций за ущерб, потому что не смогут установить причинно-следственную связь между облучением во время службы в Алжире и болезнью в зрелом возрасте. Это человеческая бомба замедленного действия, а главное, ложь на государственном уровне, которая убьет сотни людей, доверявших своей стране и справедливо полагавших, что их защитят. Я выбрала свой путь не для того, чтобы стать сообщницей преступления, я отказываюсь участвовать в заговоре молчания. Облученные люди имеют право знать истину, – возможно, заболеют единицы, но даже если один человек – все равно это слишком. К несчастью, кошмар неизбежен. Такова статистика. У нас есть цифры из Невады, и они ужасающие. Вот почему я взяла эти документы – тогда никто не обращал на них внимания. Я хотела сохранить неопровержимые доказательства, чтобы установить эту связь, и собиралась вручить их жертвам, когда придет время. Чтобы они добились признания ущерба, чтобы получили компенсацию – поэтому я забрала именные бейджи, их невозможно оспорить… Теперь мне придется как-то оправдываться – как считаешь, они смогут меня отследить?
– Вряд ли ты уже попала в их поле зрения – ты же ушла из КАЭ три года назад, а сейчас работаешь в НЦНИ. ДТН сначала будет искать среди тех, кто еще на месте, ты в списке, но в самом низу. Это может занять месяцы и годы, но рано или поздно они до тебя доберутся; главное – не говори лишнего по телефону. Не доверяй никому, особенно знакомым. И даже если правительство пожмет плечами и сделает вид, будто похоронило это дело, контрразведка не отцепится и будет продолжать расследование, пока не выяснит имя предателя. Для них это вопрос выживания, иначе кому они нужны.
– Меня тревожит другое: кто-то выкрал документы из моего дома, но никто не знает, где тайник. Кроме Лорана. И это еще не все – он вел себя мерзко, я никогда не видела его таким агрессивным, он и слышать не хочет о совместной жизни, отказывается жить вчетвером в одном доме, собирается спросить у отца, можно ли переселиться к нему в следующем учебном году. Не знаю, что и думать. Что будем делать?
– Я съезжу
