Каин - Злата Черкащенко
Со скуки я разглядывал восточный узор на ковре, лениво слушая диалог, да ещё прослеживал косые тени, которые люстра из оленьих рогов отбрасывала на стены. Обсуждали финансовые дела и политику. Один из гостей долго и эмоционально говорил о недавно образованной партии «дерзко мыслящих юнцов». Время от времени он оговаривался, робко хваля их за любовь к родине, но в целом в его словах слышался страх. Кое-кто, поддержав разговор о родине, сказал пару слов о симфонии «Вышеград» Бедржиха Сметаны, на премьере которой оказался весной. Устав от мужских разговоров, Мари села за рояль из розового дерева и заиграла какую-то пошлую пьеску.
Под эти унылые звуки я, кажется, задремал, пока меня не разбудило порывистое движение. Антал встал и с энергичностью, граничащей с лёгкой нервозностью, направился к двери, у которой стоял высокий худощавый человек в строгом костюме. Он что-то тихо сказал отцу, передавая ему продолговатую деревянную шкатулку, и тут же удалился. Антал медленно открыл её, обращаясь с ней так, словно она представляла большую ценность, а потом повернулся к гостям и несколько раз хлопнул в ладоши, дабы привлечь внимание.
– Друзья, позвольте сообщить важную новость! Его Императорское и Королевское Величество Франц Иосиф I пожаловали мне графский титул. Документы заверены, – объявил Антал торжественно, поднимая в вытянутой руке бумагу с императорской печатью.
Эффект был молниеносным. Вскочив, все закружились вокруг отца в радостном вихре поздравлений и ликования. Даже я встал, озираясь по сторонам в тщетной попытке понять, что происходит. Гостиную наводнили радостные возгласы:
– Браво, пан Войнич! Браво!
Было так много всего, чего я не мог понять, как ни старался. Несколько действий, простых по отдельности, вместе составляли событие, смысл которого ускользал от меня. Между тем Мари, над скудоумием которой я внутренне потешался, искренне радовалась… с осознанностью на лице! У меня же не было ключа от двери, которая для всех остальных была широко открыта. Но я недолго мучился над этим. Жизнь потекла дальше: как мне казалось, не было ничего важного в том, что не привело к мгновенным изменениям.
Когда мужчины вышли на улицу, я побрёл за ними. Мари куда-то исчезла: верно, поднялась к себе. Дальше крыльца я не ушёл, сев на ступенях лестницы, а гости во главе с отцом пошли к цыганам. Они целовали хорошеньких цыганок в смуглые лбы, пока не подошла Нона, затмив всех. Бёдра её были в несколько рядов обмотаны шалями с длинной бахромой, которая красиво приподнималась и опускалась при ходьбе. Подозвав её, Антал мягко повелел с гордостью в голосе:
– Ну, покажи себя.
И она медленно кружилась перед ними, нарядная, как кобыла на ярмарке. Отец достал пачку денег и стал кидать ей под ноги, а Нона пошла, гордо вскинув голову, танцуя, ступала носками туфель по брошенным ассигнациям. Так иногда цыгане перед жёнами куражились.
«Наступи, раздави, красавица!»
Господа только поначалу держались, плясали даже, пусть неуклюже, потом зашатались, пьяные.
То и дело раздавались выкрики: «Выпьем за графа! Выпьем!» В конце концов они уже были не в состоянии взять очередную рюмку, не опрокинув пару-тройку других.
Цыганки пели хорошо, но слышалось, что пьяны и давно не спали: выходило немного визгливо. Под утро, устав, все они улеглись на траве. Гости одиноко бродили средь них на нетвёрдых ногах, бормоча что-то невнятное. Даже Антал, которого цыгане всегда уважали за способность много пить и не пьянеть, повис на Ноне, гладившей его седеющие виски. Звуки медленно перебираемых струн гитары баюкали меня. Я прислонил голову к колонне и, верно, заснул бы, если б отец не сел рядом.
– Вижу, тебе не нравится Мари, – сказал он, опоздав больше чем на полгода.
Я усмехнулся.
– Как бы я к ней ни относился, моё презрение ничто по сравнению с вашим. Не понимаю, зачем вы её завели.
– Поймёшь. Мужчине для статуса нужны три вещи: богатство, титул и красивая любовница.
Я повернулся, внимательно разглядывая его мужественный профиль с гривой чёрных с проседью волос, волной откинутых от высокого лба. Предрассветный сумрак и отсвет дальних огней придавали его чертам нечто героическое, не вязавшееся с сухим прагматизмом сказанных слов. Губы шевельнулись против моей воли:
– Как же Нонка?
– Нона… – Антал немного замялся. – Видишь ли, она не вполне женщина…
Я вырвался вперёд и дико оглянулся на него через плечо.
– Может быть, и я не вполне сын вам? Кто я? – и ногой топнул. – Кто?
Антал спокойно смотрел на меня с нечитаемым выражением в глазах. Словно уверившись в чём-то, он ответил:
– Ты – мой сын, и ты лучше всех.
Глава VI
Я её люблю
Не то что с вожделеньем, – хоть, пожалуй,
Я отвечаю не за меньший грех,
Отчасти же, чтоб отомстить ему…
Отелло
Помню, как стоял на вершине холма, окидывая взором долину. Перед полями, лазурным небом и солнцем в вышине я был вольный, как пан. Вдруг детские руки обняли меня со спины и легли на грудь.
– Какой ты красивый стал, Каин. У меня от тебя голова кружится!
Я обернулся к улыбающейся Чаёри.
– Голова кружится? А ты брось её вниз!
И, сорвав с неё венок из диких трав, ринулся назад, сбегая по крутому склону. Венок быстро слетел с головы, а я мчался вниз так стремительно, что, казалось, едва успевал касаться земли. Из-под ног врассыпную выпрыгивают кузнечики, и солнце светит в лицо, и ветер вплетается в кудри, и сам ты пьян красою жизни…
У подножия холма стопа заскользила, и я повалился на спину, съезжая по траве и громко хохоча, чтобы скрыть за смехом острую боль в затылке. Я ещё смеялся, когда Чаёри сбежала за мной и повалилась мне на грудь. Так мы лежали какое-то время. Рядом безмятежно покачивались красные головки диких тюльпанов, в траве трещали кузнечики, а в синем небе над головой стрекотали синицы. Моя рубашка под щекой Чаёри стала влажной.
– Ты плачешь? – удивлённо спросил я, не понимая, отчего она печальна, когда мне хорошо.
– Зачем ты так делаешь? Убьёшься ведь.
Я улыбнулся.
– Да на что мне жизнь, коли я не могу расстаться с ней, когда пожелаю?
– Дурак ты, – всхлипнула Чаёри и села, отвернувшись.
– Ну что ты ревёшь? – продолжал недоумевать я, поднимаясь за ней. – Ведь меня не звали бы Каином, если б я не был таким, каков есть!
Мы сидели в неловкой тишине, пока она не повернулась ко мне, шепнув прерывисто:
– Поцелуй меня…
Я покачал головой, заправляя выбившийся локон ей за ухо. Не стала Чаёри красавицей, как была, так и осталась цветочком невзрачным. Только в зелёных глазах её была такая трагичная трепетность, какая вызовет жалость у любого.
– Ты вольная, дочь полей. В душистых травах тебе певать так любо… И всё же у меня от тебя голова не кружится. Да и сама подумай, ведь вы кочевники. Уйдёте рано или поздно, а я останусь.
– Пойдём с нами! – взмолилась она, цепляясь худыми руками за мои плечи так, словно я теперь уже покидал её. – Ты нашей крови. Мы богаче любого пана. Нам вся земля принадлежит.
– Я не живу по-вашему, – ответил я, отстраняя её от себя. – Никогда не стану добровольным рабом.
Когда встал и пошёл прочь, Чаёри крикнула вслед:
– Зачем ходишь к нам?
– Не знаю, – ответил я, не оборачиваясь и не замедляя шага. – Вы странный народ. Я и люблю, и не люблю вас.
Мне вспомнился гнедой конь. Сердце моё жаждало его. А Чаёри? «И зачем она заныла, когда всё было так хорошо, – думал я, направляясь в сторону дома. – Нет, верно, лучше быть одному».
Это произошло на третью весну после того, как Анталу был присвоен графский титул. Теперь мы были дворяне, но жизнь моя текла без изменений между отцовским домом и цыганским табором. За это время отец Пашко и Чаёри умер, да и сам Пашко стал совсем другим. С позапрошлой
