Лахайнский полдень - Алексей Анисимов
Никаких работников на кухне в «Аомацу» в то время не было, а пьяная компания и представить не могла, что человек за стойкой и есть хозяин, шеф и единственный повар.
– Это правда, – произнес Асахи серьезно, не меняя выражения лица.
Компания резко замолчала, но через миг взорвалась: кто-то хлопнул рукой по столешнице, кто-то свистнул. Девушка в блестящем платье захлопала в ладоши:
– Шефа в зал! Шефа в зал!
– Пусть покажет, как рубит своим мечом! – подхватил кто-то, подогревая общий азарт.
Галдеж перерос в требование, молодые люди стучали бокалами, подгоняя «невидимого» мастера, даже не догадываясь, что он стоит прямо перед ними.
Асахи поклонился гостям и скрылся за дверью кухни. Там, в полумраке, он вытащил из холодильника большой кусок свежего тунца. Взгляд зацепился за смазанное отражение: в глубине дверцы из тумана нержавеющей стали на него смотрел чужак. Гайдзин. Сейчас он особенно остро ощутил, как нелепо будет выглядеть перед этими золотыми мальчиками и девочками. Для них самурай – изображение на гравюре, а он – просто повар с лицом, чужим для Японии.
Асахи вернулся в зал, положил на разделочный стол тяжелый кусок рыбы и обвел гостей взглядом. Но те даже не повернули головы. Компания продолжала веселиться, перебрасываясь шутками, лишь изредка кто-то бросал на Асахи рассеянный взгляд, ожидая появления «настоящего» шефа.
– Мастер не выходит к публике, – громко и четко произнес Асахи. Шум мгновенно за стойкой стих. – Для самурая подобное равносильно пустому бахвальству. Но… он может показать мастерство так, чтобы внимание было только к клинку, а не к его персоне. – Через секунду Асахи добавил, делая упор на слова: – Оставаясь в темноте.
Молодежь на миг притихла, но вскоре пришла в восторг. Такой поворот превзошел их ожидания.
Где-то щелкнул выключатель, и зал погрузился в темноту. Над стойкой остались гореть лишь низко свисающие лампы, рисуя на полированном дереве мягкие желтые круги – по одному напротив каждого места. За стойкой всё, кроме разделочного стола, утонуло в густой тени. Бар стал похож на театр бунраку, когда зрители замирают в темноте, следя за куклой почти человеческого роста и руками мастера, оживляющими ее.
Повязав на кухне чистое полотенце на голову, Асахи зашел в кабинет и открыл футляр. В полумраке хищно блеснуло полированное лезвие вакидзаси, которое он вынул из ножен с осторожностью, будто поднимал живое существо. Несколько секунд он держал клинок, позволяя рукам привыкнуть к весу и нащупать баланс. Затем, развернув острие вперед, Асахи вышел с ним в полутьму зала.
Держа оружие в вытянутых руках, он двигался мягко и бесшумно, как воин перед молниеносным ударом. Лезвие мерцало, когда Асахи проскользнул вдоль барной стойки, словно тень. Одежда на нем и обмотанная черным шнуром рукоять меча сливались с темнотой, поэтому казалось, что лезвие само выплывает из полумрака в золотистый круг света.
Попав в свет лампы над разделочным столом, оно блеснуло так ярко, что на миг ослепило зрителей. Те, затаив дыхание, сидели за барной стойкой, как в первом ряду театрального партера. За сияющим клинком проступал едва различимый черный силуэт – неподвижный и собранный, словно воин, готовый нанести смертельный удар. Гости притихли; даже те, кто еще секунду назад хихикал, теперь не смели вымолвить ни слова.
Внезапно тишину прорезал свист клинка, рассекающего воздух. За ним послышался глухой стук металла о массивное дерево. Баланс вакидзаси был не таким, как у кухонного ножа, чуть более тяжелый, тянущий руку вперед. В движениях Асахи не было суеты: каждый взмах выверен, будто он отрабатывал боевые приемы, а не разделывал рыбу. Последний удар – и лезвие, блеснув, исчезло в темноте.
Через минуту в круге света на деревянной дощечке перед гостями уже лежали суши – не привычные, безупречно ровные нигири современной школы, а с массивными, грубо отрубленными кусками тунца на плотных рисовых лепешках. Суши выглядели так, словно сошли со страниц книги по истории: тяжелые, плотные, как в те времена, когда о филигранной нарезке и утонченной подаче еще не знали.
– Самурайские суши! – выкрикнул один из юнцов.
Смех пронесся вдоль стойки, руки потянулись к угощению, чтобы, как в старину, макнуть в густой соевый соус и тут же отправить в рот…
Это был удачный день. Гости остались в восторге от представления, устроенного загадочным «мастером из тьмы», а заказы на «самурайские суши» сыпались один за другим. Вечером, когда зал опустел, Асахи зашел в кабинет убрать меч обратно в футляр. В суете рабочего дня он так и остался лежать на столе, словно ждал нового хозяина.
Асахи взял ножны, медленно вытащил клинок и поднял обнаженный вакидзаси обеими руками. Сталь красиво отливала холодом, а рукоять приятно лежала в ладони – она казалась теплой, будто меч был живой. Но внутри что-то сжалось: тепло было приятным, но не согревало физически.
Он смотрел на меч, но видел не его. Внутри снова вспыхнуло то чувство, что охватило его, когда он работал перед притихшей публикой: в руке у него был не просто длинный рыбный нож – он держал оружие. В нем ожило что-то требующее не только умения, но и подчинения. Лезвие словно ждало от него приказа, легкого движения, удара.
На короткое мгновение Асахи ощутил себя не поваром и не мастером разделки рыбы, а мастером душ. Чувство безусловного контроля, вот что он испытал, когда все жизни вокруг зависели только от него. От одного движения руки. Меч, несомненно, помнил это чувство, переживал такое десятки раз за свою судьбу. А вот Асахи – ни разу. Но из человека, над которым посмеиваются, он на мгновенье превратился в темную фигуру, чье лицо пытаются с восторгом рассмотреть.
Впервые пришло и ощущение подлинного единения с клинком. Острая сталь приоткрыла ему свою душу, забрав взамен часть его. В результате этого обмена Асахи почувствовал силу и какое-то величие, чувство, которого раньше никогда не испытывал. Это было странно, опасно и… приятно.
Перед тем как убрать меч в ножны, он поднял его над головой и медленно провел по воздуху вниз, повторяя движения, что делал сегодня утром в зале. Лезвие мягко рассекло воздух, словно и оно с удовольствием вспоминало тот жест. Затем он вложил клинок в ножны и убрал их в футляр.
Закрывая крышку, Асахи заметил на самом дне белый уголок бумаги. «Письмо старика», – вспомнил он. Пальцы потянулись к нему, но едва коснувшись, он резко отдернул руку, будто под тонкой бумагой пульсировало что-то
