Сапсан - Джон Алек Бейкер
Джон Фэншоу,
февраль 2011
(Пер. О. Бочарникова)
Послесловие Роберта Макфарлейна
«Сапсану» исполнилось пятьдесят лет, но книга как будто написана вчера. Целых полвека прошло после выхода в свет этой яростной книжицы, но она только крепче держит читателя в своих когтях. Она читается как поразительное пророчество: об антропоцене, о вымирании, о переплетениях технологии и природы, о темной экологии[73] и даже о виртуальной реальности. В Древнем Риме «гаруспиком» именовали человека, который умел предсказывать будущее, изучая внутренности жертвенных животных. Книга Бейкера – а она завалена выпотрошенными птицами, наполнена охотой и выслеживанием – это текст об убийстве и пророчестве: о ви́дении будущего в крови и кишках. Она предсказала наше настоящее, и я подозреваю, что ее пророчества еще не исчерпаны.
История написания «Сапсана» примечательна и окутана тайной. На протяжении десятилетия – с 1954 по 1964 год – близорукий и страдающий артритом офисный служащий из Эссекса по имени Джон Алек Бейкер следил за сапсанами, которые охотились в его родном графстве. Он преследовал их на велосипеде и пешком, наблюдая в бинокль, как они купаются, летают, пикируют, убивают и отдыхают. Он научился обнаруживать их с помощью своего разума, в котором логика превратилась в инстинкт, а увлечение – в одержимость. Даже суровая зима 1962–1963 годов, когда море заледенело на расстоянии трех километров от берега, а с крыш и деревьев свисали длинные как копья сосульки, не прервала его поиски. После дня полевой работы он возвращался в свой дом в Челмсфорде, уединялся в закрытой комнате и писал дневники, которые в совокупности составили более 1600 страниц.
Затем в течение трех лет – с 1963 по 1966 год – Бейкер сжимал эти дневники до книги объемом менее 60 тысяч слов, написанной неистовой, жестокой, завораживающей прозой. Его дневники были углем, из которых возник алмаз «Сапсана». Бейкер свел десять лет к единственному «сезону соколиной охоты» и «ободрал» свое повествование «до багровых костей», говоря словами его раннего стихотворения. На протяжении книги повторяются одни и те же действия: человек выслеживает сокола, сокол выслеживает добычу. Эта проза основана на повторах, но при этом невероятно драматична. И значительная часть этого драматизма рождается из поразительной энергии, вложенной Бейкером в язык. Грамматически его проза насыщена метафорами, сравнениями, глаголами и наречиями; переполнена ударными слогами. Эти ударения, подобные ударам топора, в сочетании с чрезвычайно подвижным синтаксисом создают ошеломляющий стиль.
И вот загадка: работая над «Сапсаном», Бейкер однажды взял свои дневники и уничтожил почти все страницы и отдельные записи, в которых описаны полевые наблюдения за соколами. Он не оставил ни объяснений этому поступку, ни копий оригиналов. Этот шаг освободил самые яркие части вышедшей книги от любых привязок к реальности.
Бердвотчеры говорят, что у каждой птицы есть свой jizz[74]– совокупность характеристик, таких как очертания, оперение, стиль полета, осанка, голос, среда обитания, которые позволяет с ходу ее распознать. Jizz – это сущность птицы, ее дух. Ее качества, собранные воедино, создают сложный рисунок жизни. У книги Бейкера тоже есть свой jizz. Думаю, я бы мог распознать его авторство по единственному предложению. Прилагательные и существительные, превращенные в глаголы; сюрреалистические сравнения; полыхающие наречия – вот некоторые особенности, составляющие уникальный облик этой книги. «Пять тысяч чернозобиков… дождем понеслись дальше – как полчище жуков, сверкающих золотым хитином». «Ледяной северный ветер разбивался о плотную решетку живой изгороди». «Четыре болотные совы вылетели из дрока, поглаживая воздух кончиками… крыльев». Желтоклювый самец черного дрозда уподобляется «маленькому обезумевшему пуританину с бананом во рту». Мертвый вяхирь, «похожий на брокколи», был «пурпурно-серым огоньком» посреди зимнего поля. Я никогда не принимал ЛСД, но благодаря Бейкеру мне это и не нужно. Его Эссекс – это местность, пропитанная кислотой: перенасыщенные цвета, велосипедные фантасмагории, пространство то раздувается, то сжимается снова, а природа становится гиперприродой. Бейкер вдохновил множество подражателей, которые пытаются добиться в своих описаниях той же яркости. Одним из таких подражателей был я. Но наш стиль всегда кажется слишком хрупким и искусственным по сравнению с оригиналом.
В начале книги Бейкер описывает, как сокол догоняет чернозобика, подлетая к нему сзади на большой скорости. «Казалось, – пишет Бейкер, – что он медленно притягивается к соколу. Он поравнялся с темным очертанием и пропал». Образ будто взят из космической оперы: малое судно захвачено магнитным лучом более крупного и неумолимо притягивается к нему. Такая же сила притяжения есть у книги Бейкера. Она захватывает читателей, они невольно погружаются в нее. Это одна из немногих книг, которые не оставляют никого равнодушным. Не всем она нравится. Кое-кто даже считает ее фашистской – из-за якобы фетишизации северной жизни, чистоты и хищничества. Я знаю людей, которых отталкивает ее мизантропия, я же предпочитаю видеть в этом стыд автора за человеческий род. Но суровую напористость этой книги никто не ставит под сомнение.
В отличие от многих произведений искусства, посвященных природе, «Сапсана» невозможно воспринимать пассивно. Он встанет у вас костью в горле, перепашет ваш разум. Многочисленные ритуальные убийства и ненависть рассказчика к самому себе дают отпор сентиментальным представлениям о Природе – с большой буквы «П», и это одна из причин, по которой эта книга так актуальна. В эпоху массового вымирания едва ли можно найти спасение, созерцая чистые горные вершины или бушующие морские волны. Возвышенное и живописное – старые категории восприятия природы – превратились под знаком антропоцена почти что в китч. Но кровавая природа, изображенная Бейкером, очень далека от китча. Она живет на заброшенных окраинах, среди беспорядочных средневековых полей и пригородных зарослей, среди солончаков и морских дамб. Человеческий опыт уступает место тому, что философ Джон Грей – еще один поклонник «Сапсана» – называет «безбожным мистицизмом» звериной жизни. «Сапсан» нельзя отнести к «зеленой» литературе. Он не предлагает основу для экологической этики. И все же яростная образность этой книги наделяет ее странной, но обнадеживающей силой в глазах многих читателей.
«Сапсан» – это история одержимости, и она, в свою очередь, порождает новые одержимости. Уже долгие годы я читаю и выслушиваю рассказы о влиянии, которое эта книга оказывает на читателей. Моя бывшая студентка, принимавшая участие в протестах на электростанции Кингснорт, назвала «Сапсан» главной причиной, побудившей ее перейти к прямому действию. Один мужчина написал, что вырос в Уолсолле, среди рабочего класса, «в английской угольной глубинке», и прочитал «Сапсана» в возрасте девяти лет: «Среди постиндустриального мрака 1980‑х передо мной вдруг открылся новый мир». Он говорил: «Именно благодаря этой книге я узнал, что по берегам городских каналов живут зимородки, и так началось мое увлечение нечеловеческим миром». Со временем он стал профессиональным защитником природы и работает над тем, чтобы природа стала неотъемлемой частью жизни молодежи.
Ни одна другая книга не оказала такого влияния на современную британскую пейзажную литературу – за исключением, пожалуй, «Живой горы» Нэн Шепард, которую можно назвать зеркальным отражением «Сапсана»: мрачности этой книги она противопоставляет свет, пронизывающему повествование истощению – тесную взаимосвязь, надлому – любовь. Роджер Дикин, Тим Ди, Кэтлин Джейми, Ричард Мэйби, Хелен Макдональд, Джеймс Ребэнкс и я – лишь некоторые писатели, признающие мощь «Сапсана». Влияние этой книги продолжает расширяться. Недавно ее издали в Германии, а вскоре выйдут переводы на китайский, нидерландский, испанский и иврит.
Воздействие книги не ограничивается литературой. Одна знаменитая оперная труппа рассматривает возможность поставить ее на сцене, а также идет работа над моноспектаклем. Десять лет назад композитор Лоуренс Инглиш зашел к своему лондонскому другу, взял с его стола экземпляр «Сапсана» и открыл на случайной странице. Он прочитал описание бесшумной совиной охоты и был поражен интенсивностью «вслушивания» в этой прозе. «Эта книга изменила мою жизнь», – вспоминал Инглиш в 2015 году. Для него она стала «поворотной точкой XX века» в «осознании роли человека в формировании окружающей среды». В качестве отклика на книгу Инглиш выпустил альбом,
