Наши заповедники - Георгий Алексеевич Скребицкий
— Такую-то махину! — изумился я. — Да как же его поднимешь?
— Для этого в струнке особое приспособление есть: зубру под живот подводят крепкие подпруги, а потом воротом поднимают на них. Подтянут так, что он в воздухе и повиснет.
— А для чего же нужно его поднимать?
— Чтобы осмотреть, если зубр заболеет. Вот, например, в 1947 году одна зубрица стала хромать. Загнали мы ее в струнку, подняли на подпругах. Врач осмотрел ногу, а в ней около копыта острый сучок впился. Вынули его, ранку промыли, продезинфицировали и отпустили «пациентку» гулять на свободу. Она и по сей день в лесу гуляет…
— Пойдемте-ка и мы в лес, попробуем разыскать их, — попросил я. Мы вышли из питомника и направились в горы.
Опять началось мучительное для меня лазанье по горным тропам. К счастью, подъемы здесь были не очень крутые.
Следуя за Василием Михайловичем, я осматривал окружающий меня лес. Он совсем не походил на тот, который я видел на горе Абаго. Здесь склон горы был покрыт березняком и осинником.
Перебираясь с одного горного увала на другой, мы проходили целый день. При этом мы не встретили ни зубров, ни других диких животных.
Я уже стал раскаиваться, что сам затеял такое бесцельное путешествие. Собственно, зачем я пошел? Ведь зубров я и раньше видел в Беловежской пуще, так что эти животные не представляли для меня большого интереса. Правда, там зубры находились в огороженных участках леса, а здесь — на полной свободе. Взглянуть на зверя в естественной обстановке всегда интереснее; но стоило ли из-за этого лазить весь день по горам! А главное, лазить совершенно бесцельно.
Однако под самый вечер наши труды были, вознаграждены. Мы, наконец, набрели на небольшое стадо зубров; они отдыхали среди редкого, березняка. Мы подошли к ним довольно близко. Животные не обращали на нас никакого внимания.
При помощи бинокля я мог прекрасно разглядеть этих редких лесных зверей. Большинство из них спокойно лежало под деревьями.
Глядя на зубров, я, так же как и в Беловежской пуще, был поражен тем, что такие гиганты даже в редком лесу мало заметны. Дело в том, что лежащий зубр очень походит на какой-то выворотень земли. Темно-бурая окраска зверя и его огромная туша с взлохмаченной шерстью, с коротенькими, как изогнутые корни, рогами делают его почти незаметным среди упавших от бури деревьев с вывороченными, облепленными землей корнями.
В стаде, которое мы наблюдали, около взрослых животных разгуливали несколько телят. Они были более светлой окраски, на высоких ножках, какие-то неуклюжие, головастые, крутолобые. Несмотря на свою миниатюрность, зубрята очень походили на своих огромных, тяжеловесных родителей.
Мы не стали тревожить отдыхающих животных, тихонько отошли от них и направились обратно к зубропитомнику.
Переночевав там, рано поутру мы поехали назад в Гузерипль.
Альма
На следующий день я проснулся очень рано. Одевшись, я вышел на крыльцо и сел на ступеньку.
Солнце еще не поднялось из-за гор, и по ним, цепляясь за верхушки леса, ползли сизые клочья тумана. Но небо было ясным, безоблачным и обещало погожий день.
У крыльца в палисаднике цвело много цветов. Тут же на поляне стояло несколько ульев. Я смотрел, как из них вылетали первые пчелы. Они расправляли крылышки после ночи и потом быстро летели куда-то вдаль. А некоторые подлетали к ближайшим цветам и забирались в их чашечки, еще влажные от ночной росы.
Все кругом меня дышало теплом. Деревья возле дома только слегка начинали желтеть, будто в июле от сильной жары. Но стоило взглянуть вдаль, на горы, и сразу становилось понятно, что это не лето, а осень.
Внизу, у подножия гор, лес был сочно-зеленым; чем выше, тем больше в нем появлялось желтых и красных пятен, и, наконец, у самой вершины он уже сплошь был ярко-желтым, оранжевым. Только сосны да пихты темнели густой зеленой щеткой. И за них цеплялись плывущие вверх клочья тумана.
Я так засмотрелся на эти горы, что даже вздрогнул, когда кто-то слегка толкнул меня в бок.
Обернулся. Возле меня на крыльце сидела собака, по виду помесь легавой с дворняжкой. Она виновато глядела мне прямо в глаза, слегка приседала на передние лапы и часто-часто стучала обрубком хвоста по доскам крыльца.
Я погладил ее, и она, вся задрожав от радости, припала ко мне и лизнула руку влажным розовым языком.
— Ишь, без хозяина скучает, — сказал, останавливаясь у крыльца, старичок рабочий.
— А где же ее хозяин?
— Рассчитался и уехал домой, в Хамышки. А она, видно, отстала. Вот и не знает, куда голову приклонить.
— А как ее звать?
— Альмой зовут, — ответил старик, направляясь к сараю.
Я вынес хлеба и покормил Альму. Она, видно, была очень голодна, но брала хлеб аккуратно и, взяв кусочек, убегала в ближайший куст сирени. Съест и опять вернется. А сама так и глядит в глаза, будто хочет сказать: «Покорми еще, очень есть хочется».
Наконец она наелась и с наслаждением улеглась на солнышке у моих ног.
С этого дня у пас с Альмой завязалась крепкая дружба. Бедняга, очевидно, признала во мне нового хозяина и ни на шаг не отходила от меня.
— Умный пес, ученый, — хвалили Альму в поселке. — По зверю и по птице может работать. Хозяин, охотник, всему ее обучил.
Как-то раз мы с Альбертом решили подняться в горы. Альма, видя, что мы куда-то собираемся, взволнованно вертелась под ногами.
— Взять ее или не надо? — спросил я.
— Конечно, возьмем, — ответил Альберт. — Она скорее нас кого-нибудь из зверей пли птиц разыщет.
Наши сборы были недолги. Захватили с
