Наши заповедники - Георгий Алексеевич Скребицкий
Я присаживаюсь на теплый от солнца камень и рассматриваю эти листочки, как милых, старых друзей. Что-то краснеется среди листвы. Так и есть: ягода, переспелая, побуревшая от солнца. Я срываю ее и вспоминаю, как однажды, много-много лет назад, было очень жаркое лето и у нас под Тулой к осени второй раз созрела земляника.
От переспелой ягоды исходит сладкий, приятный запах. Вот так же пахнут скошенные, уже увядшие цветы. Это запах уходящего лета. Я еще раз осматриваюсь по сторонам и гляжу на горы, ярко расписанные красками осени.
К вечеру мы прибыли в станицу Хамышки. Я старался отгадать, от какого слова происходит это название. Вероятнее всего, от слова «камешки». Ведь берег реки, где расположена станица, сплошь усыпан мелкими камнями.
Я высказал свою догадку моему вознице.
— Нет, не так, — равнодушно сказал он. — Это название черкесское, а по-нашему значит «собачья яма».
— Почему же собачья яма? — удивился я.
— А кто ж их знает… — так же равнодушно ответил мой неразговорчивый спутник.
В Хамышках мы переночевали и на следующий день благополучно добрались до конца нашего пути — поселка Гузерипль. На самом берегу быстрой реки, у подножия лесистых гор, приютилось несколько красивых домиков — управление северной части Кавказского заповедника.
На гору Абаго
«Куда же мне двигаться дальше?» Этот вопрос, оказалось, не так легко решить. Недавно выпал снег, он укрыл все высокогорье. Чтобы убедиться в этом, достаточно было взглянуть на вершину горы Абаго, которая своей безлесной шапкой возвышается над более низкими горами.
Начальник северного отдела Василии Михайлович предлагал мне на следующий день поехать верхом на пастбище Абаго. Это возвышенное горное плато высотой около двух тысяч метров.
— А увижу я там кого-нибудь из животных? — спросил я.
Василий Михайлович покачал головой:
— Нет, не увидите. Серны и туры теперь поднялись на вершины. Вот приезжайте в июне, тогда зверь спустится ниже, мы вам всё покажем.
Предложение было, конечно, любезное, однако до июня мне ждать coвсем не хотелось, а осматривать пустые места, где зверь будет еще через полгода, было тоже неинтересно.
Так и ушел я ни с чем в отведенную мне для жилья комнату.
Однако вечером дело как будто немножко наладилось. Ко мне пришел мой будущий проводник, наблюдатель заповедника Альберт. Это был молодой, веселый парень. Мы с ним быстро решили, что на пастбище Абаго ехать не стоит, все равно там ничего не увидишь, а лучше пойти пешком на вершину горы Абаго. Проехать туда было трудно, слишком крутой подъем. Но, главное, вверху лежал снег, и лошадей, значит, кормить там нечем. Так мы и порешили идти пешком. Оставалось только договориться с Василием Михайловичем. Он мог запротестовать — ведь вся ответственность за благополучный исход нашего путешествия лежала на нем.
Но погода второй день стояла великолепная и не обещала испортиться. Альберт, хоть и молодой парень, был надежный проводник и отлично знал все горные тропы.
Василий Михайлович дал согласие, и мы наутро, уложив в заплечные мешки теплую одежду и продовольствие, двинулись в путь.
Признаюсь, я не на шутку трусил, да и не без основания. Я с трудом поднимаюсь на третий этаж, а тут предстояло одолеть крутой подъем более двух тысяч метров да еще с тяжелым заплечным мешком! «Попробую», — решил я, карабкаясь вслед за Альбертом на гору.
Мы шли то по горной тропинке, то просто так, напрямик вверх. Кругом был густой буковый лес.
Начало пути для меня оказалось чрезвычайно тяжелым. Я никак не мог приладиться к лазанью по крутому склону, торопился и через каких-нибудь сто метров почувствовал, что идти дальше не могу. А ведь подъем только-только начинался. «Не вернуться ли назад?» Мы сели передохнуть.
После отдыха дело пошло немного лучше. Я как-то приладился двигаться вперед, вернее — вверх, не торопясь, не делая резких движении, и после этого стал уставать и задыхаться гораздо меньше. Порой я даже совсем не чувствовал утомления. Это случалось, когда я начинал думать о чем-нибудь постороннем. Но стоило только подумать, как трудно лезть на эту бесконечную гору, и усталость вновь возвращалась, сердце начинало колотиться, ноги отказывались идти. Приходилось опять делать остановку.
Я уж пробовал насильно заставить себя думать о посторонних вещах, однако из этого, ничего не выходило.
Зато какое я испытывал наслаждение, когда крутой подъем сменялся ходьбой по ровному месту или даже небольшим спуском в какую-нибудь' горную седловину. Тут я уже не чувствовал ни усталости, ни тяжести заплечной ноши. Но коротенькая передышка кончалась, и мы вновь, согнувшись в три погибели, лезли все выше и выше. Казалось, конца нет и не будет этому мучительному восхождению.
Буковый и грабовый лес остался давно внизу. Теперь, на высоте около тысячи пятисот метров, мы пробирались среди пихтовых лесов. Вековые деревья, толщиной в три-четыре обхвата, своими вершинами уходили куда-то в бесконечную вышину и там смыкались кронами. Солнце едва пробивалось сквозь густые ветви. В лесу было сумрачно и прохладно. Почти никаких кустов не росло в таком тенистом лесу. Зато на полянах и там, где деревья росли пореже, вся земля была покрыта стелющимся вечнозеленым кустарником с продолговатыми твердыми листьями — понтийским рододендроном.
Несмотря на усталость и трудность ходьбы, я все же старался не упустить из виду ничего интересного. Но окружающий лес был не очень богат обитателями. В вершинах пихт посвистывали синицы, да изредка сойки перелетали с дерева на дерево. Птичьих голосов почти не было слышно. Вековой высокогорный лес безмолвствовал.
— А весной много здесь птиц? — спросил я.
— Зябликов много, и дрозды тоже распевают, — ответил Альберт. — Весной лес у нас веселый, особенно пониже, где он смешанный.
Отдохнув на сваленной бурей пихте, мы снова двинулись в путь.
— Ничего, дойдем потихоньку, теперь нам немного осталось, — подбадривал меня Альберт.
Однако я уже не верил, что когда-нибудь доберусь до места.
Постепенно я перестал наблюдать и за птицами. «Только бы отдохнуть и никуда не идти!» Эта мысль теперь уже ни на минуту не выходила из головы.
Вдруг Альберт быстро указал в сторону:
— Глядите!
Я оглянулся. Между стволами деревьев легкими скачками от нас убегала косуля. Буровато-рыжая, стройная, она очень походила на маленького оленя.
