Сапсан - Джон Алек Бейкер
Между двумя и тремя часами дня он был еще бдительнее и беспокойнее. В три часа он улетел на юго-восток и скрылся из виду. Его садовая охота, очевидно, закончилась. Еще час спустя он приземлился на сухой дуб, на котором оставался до сумерек. Он поймал и съел шесть червей. Каждый раз он опускался к пшеничному полю, хватал червя когтями и возвращался с ним на ветвь дуба. Удерживая червя одной лапой, он неспешно, в четыре или пять укусов, поедал его. Его движения были медленными и обдуманными. Он имел вид гурмана, который наслаждается сезонным деликатесом. Более существенная добыча была съедена ранее. Черви, как и мыши, были всего лишь лакомством, перед которым линяющие сапсаны не могут устоять.
21 марта
На опушке Южного леса лежала серая неясыть, она умерла уже давно. Я приподнял ее широкие крылья, и с них, словно пыль, посыпался пух. Я отбросил легкую иссохшую тушку, но длинные когти жутковатым образом зацепились за обе мои перчатки, будто в них еще теплилась жизнь. Хрящеватые мощные лапы оперены до самых кончиков пальцев и оканчиваются крючьями, острыми и твердыми, как стальные иглы. Они кажутся нетленными. Кости рассыплются, перья развеются, над тушкой вырастет высокая трава, но когти сохранятся.
Под терновником возле ручья я нашел недавно убитого вяхиря. Лепестки цветов падали на его высыхающую кровь. Пешеходная тропа пролегает между двумя лесами, она отделена от них небольшими полями, живыми изгородями и перелесками из дубов и вязов. К югу от тропы стоит сухой вяз – двадцатифутовая развалина почти без ветвей, с расщепленной, похожей на сломанный зуб вершиной. На этом замшелом клыке отдыхал золотистый самец сапсана. Когда я приблизился, он полетел на восток, сделал круг, спустился обратно ко мне чередой крутых скольжений и торможений. Я стоял возле вяза и наблюдал за его снижением. Большая овальная голова, подвешенная между жестких крыльев, стала еще больше, а потом показались глаза, бесстрашно глядящие сквозь темное забрало. Глаза не расширились от страха, сокол не бросился в сторону; он просто продолжил плавно снижаться и пролетел в каких-то двадцати ярдах от меня. Он смотрел на мое лицо. Его голова поворачивалась, и, пролетая надо мной, он удерживал меня в поле зрения. Он совсем не пугался, когда я поднимал бинокль или переменял позу. Он был то ли безразличен, то ли умеренно любопытен. Думаю, он начал считать меня полусоколом-получеловеком; он снисходил до того, чтобы время от времени пролетать надо мной и рассматривать; но полностью доверять мне нельзя; быть может, я – сокол-калека, неспособный взлететь и грамотно убить, непредсказуемый сокол с дурным характером.
Скоро высокие белые облака разошлись и растаяли на солнце. Я преследовал сокола в надежде, что он начнет парить. В половине второго, утомившись от погони, он медленно заскользил в вышину, на теплом воздухе расправил крылья и скрылся из виду. Кружась и рея, он взмыл в небо; мои глаза сперва видели только острую точку, пронзающую синеву, а потом – ничего. Я воспользовался биноклем и снова отыскал его; он описывал длинные изящные дуги, прорезáл белые перистые облака над лесистым хребтом. Я лежал навзничь на сухой земле и смотрел, как он медленно уменьшается и пропадает. Он чертил в небе чу́дные узоры и закорючки, и они пропадали так же быстро, как волны, набегающие на берег. Солнце было теплым, живые изгороди зеленели, жаворонки пели, пролетая под парящим соколом. Земля наконец снова окрепла духом.
Сокол улетел к светлому воздуху над холмами, а я спокойно лежал и, окруженный отзвуками с полей, ждал его возвращения. Двадцать минут спустя он прилетел с восточной стороны и начал постепенное снижение. Он рыскал на ветру, выписывал восьмерки, раз за разом пересекал пешеходную тропу и кружил над полями по обе ее стороны. Выполнив эти фигуры, он полетел вдоль тропы, отведя назад крылья, двигаясь против ветра очень плавно и споро. Потом неспешно приступил к новым фигурам. Длинная прямая тропа служила ему ориентиром. Так он спустился на тысячу футов, но, даже пролетая у меня над головой, он все равно оставался точкой в небе. Смотря в бинокль, можно было разве что распознать в нем сокола. Легко, величаво он подчинял и оседлывал ветер, умиротворял его мягкими взмахами крыльев, успокаивал его порывы, преодолевал провалы в бурных воздушных потоках.
Внезапный выпад, крутое скольжение вниз, к Северному лесу, – и леска обрывается. Сокол уходит на глубину, как сорвавшаяся с крючка рыбина. Вяхирь летит над лесом, озирается, судорожно петляет, все никак не садится. Темное пятнышко сокола приближается, приобретает цвет и отскакивает, как ружье после выстрела, когда золотистые лапы выбрасываются вперед. Серые перья разлетаются, падают на землю. Голубь замертво валится сквозь ветви. Сокол исчезает. Воздух стал пустым и вялым.
Ближе к вечеру я нахожу убитого; вяхирь лежит навзничь на зеленом болотце, между высоких тощих берез и грабов. В грязи глубоко отпечатались соколиные следы, а лапки голубя совсем чистые. Птица выскоблена до скелета и теперь походит на лодочку, вырезанную из слоновой кости.
22 марта
Облака высокие, ветер холодный, горизонты дочиста выметены ветром. В двенадцать часов садовый сапсан отдыхал на своем насиженном вязе, над кричащими черными дроздами и зябликами. Он взлетел против ветра и завис, трепеща в крепких объятиях воздуха, и между растопыренными перьями его крыльев и хвоста светилось небо. Утомившись, он полетел на юг, на малой высоте скользнул над садом и поперек полей. Сотни кормящихся галок и вяхирей бешено взвились, поднялись в вышину, рассеялись и больше уже не вернулись к тому месту. Галочьи спирали двинулись на восток, вяхири скрылись на западе.
Сапсан вернулся в сад и целый час вел наблюдение с верхушек деревьев. Когда вороны прогнали его с тополя, он полетел быстрее, забил крыльями глубже и решительнее. Он стал активным и бдительным. У сапсана часто бывает так, что он уже проголодался, но все равно колеблется, не решаясь начать охоту. Если же его тревожит человек или птичья стая, он тут же отбрасывает колебания и начинает поиск.
Оторвавшись от ворон, он снова полетел к вязу, на котором я его уже видел. Он устроился выше, чем до этого, и, подавшись вперед и беспокойно переставляя лапы, завертел головой. Когда он слетел с дерева, расправил крылья и заскользил вниз, его взгляд уже был нацелен на что-то в саду. Он летел опасливо, тихо, против ветра; медленно реял над открытой местностью. Зависнув на двадцати футах над землей, он изящно упал на добычу. Потом грузно поднялся и полетел между деревьев, унося в лапах красную куропатку – то ли самца, то ли самку из пары, которая чересчур удалилась от своего укрытия. Я побежал за ним. Он обронил куропатку, но тут же бросился за ней. Он подобрал ее молниеносно. Не успел я моргнуть глазом, как он метнулся вниз и снова взмыл. После этого сапсан покинул сад и пересек ручей, ударяя крыльями быстро и размашисто, опускаясь почти до самой земли, снова набирая высоту, то проседая, то подлетая в воздухе, как дятел. Красная куропатка весит от фунта до полутора. Сапсан нес ее по меньшей мере милю, со скоростью между тридцатью и сорока милями в час.
23 марта
По сравнению со вчерашним днем, сегодня будто наступило другое время года. День согрет крепким западным ветром и мягким светом, который позже угаснет до душистых желтых сумерек. Триста золотистых ржанок кормились на лугу возле реки вместе с чибисами, чайками и рябинниками. Как скот на выпасе, они неспешно двигались по траве. Потом все птицы до единой взлетели – будто сеть натянулась под ними и всех разом подбросила
