Сапсан - Джон Алек Бейкер
Ветер стихал, тучи становились крупнее и темнее. Золотистый сапсан, как луч света, низом пронесся над полями и взлетел на самую высокую ветвь вяза. Его долгие гребущие взмахи были совсем не похожи на короткие джебы коричневого сапсана. Они отличались друг от друга, как борзая от колли. На какое-то мгновение он сел – в дерево словно вонзилась золотисто-рыжая стрела, – а потом помчался на север. Коричневый сапсан так и спал на дубе; он не видел, как явился и улетел другой сокол.
После пяти часов ветер унялся. Сумерки были совсем тихими. Освободившись от бури, долина медленно поплыла на юг.
16 марта
В шесть утра, за час до рассвета, я остановился, чтобы понаблюдать за сипухой. Она скользнула к дороге, белая и четкая в сером полумраке, пересекла ее и тихо опустилась к реке. Над росистыми полями повисло тяжелое дыхание тишины. Вторая сова поднялась из зарослей травы и пролетела над первой. Круглое лицо медленно обернулось, большая склоненная голова посмотрела изумленно. На грустной шутовской маске блеснули глаза-черносливины. Потом длинные белые крылья взметнулись и понесли сову в пихтовый лес, откуда еще не ушла ночь.
У эстуария день был холодным и ясным. Я видел, как начала отступать полная вода, как кормились и отдыхали кулики, пока утки спали, и как солнце двигалось на запад над островами, увенчанными вязами.
За час до заката я лежал на каменном склоне морской дамбы, лицом к разгорающемуся рыжему солнцу. Вода все еще отступала с заиленного берега. Холодный воздух стал резче и запáх наступающей ночью. Грохоча, как падающий в море утес, все птицы до единой взлетели. Берег просветлел, а небо потемнело от крылатой тучи. Свиязи выскочили из болота за дамбой и пролетели надо мной. Раздался громкий шлепок, будто доска плашмя упала в грязь, разбрызгался по земле помет, засвистели крылья. Свиязи веером разлетались кто куда. Одна птица упала на болото, с которого только что взлетела; она сморщилась и обмякла; узкая голова с золотой макушкой повисла на дрожащей шее. Свиязь походила на набивную куклу; будто бы из нее сейчас посыплются опилки, а не закапает кровь. Так она и лежала на болоте, смятая и загубленная.
Пока я был рядом, сапсан не спускался к добыче. Я не видел его. Он совершил убийство прямо у меня над головой, но все-таки я не разглядел его, настолько быстрым и внезапным было пикирование. (Когда я пришел к тому месту на следующее утро, он уже съел добычу. Обезглавленная свиязь жертвенно лежала навзничь. Мерцали на солнце кремово-белые кости, темнели пятна крови, развевались на ветру мягкие перья.)
В сумерках я снова видел сипуху, она охотилась между дорогой и рекой. Двадцать минут она облетала луг, двигаясь вдоль длинных ломаных линий. Она летела в шести футах над травой, взмахивая крыльями быстро и равномерно. Почему-то это ровное биение успокаивало меня. Сгущались сумерки. Сова выросла и побелела. Восходящая луна всплывала над деревьями и из насыщенно рыжей становилась желтой. Сова присела отдохнуть на столбе ворот, и я увидел сквозь серую дымку над полем, как ее кроткая задумчивая маска рассматривает меня. Из сердцевидного диска этой маски торчал, как коготь, крючковатый клюв. Темные глаза окаймлялись перьями винного цвета. Первый холодок коснулся весеннего вечера. Сипуха пролетела надо мной и вдруг закричала. Хриплый крик растянулся до вопля, а потом лопнул и сменился тишиной. Но не той же тишиной, что стояла прежде.
17 марта
Серый восточный ветер разметал свитки и столбы облаков, и небо стало бескрайним. Вместе с ветром усиливался свет. Все время после полудня он был ярким, а за час до заката сменился туманом и мглой.
Я дошел до места, где мягкий речной свет эстуария встречался с бледной яркостью моря. Крупная самка сапсана низом полетела к цепочке порожних грузовых судов, пришвартованных на глубоком участке реки. Она уселась на мачте одного судна, просидела там пять минут и полетела к южному краю эстуария.
К половине пятого свет совсем потускнел. Над топью охотилась болотная сова. Под ней пролетела сипуха, и бо́льшая сова злобно набросилась на меньшую. Сипуха нырнула в траву и десять минут не вылезала из нее. После этой стычки совы держались порознь, на разных сторонах болота. По мере того как свет застывал, коричневая сова исчезала, а белая становилась еще белее. Они охотились совершенно одинаково и, вероятно, на одну и ту же добычу.
Тучи вяхирей поднялись с деревьев возле фермы в полумиле к западу. Тысяча птиц взлетела, сцепилась, взорвалась клокочущей волной. Где-то там промышлял сапсан, но я был слишком далеко и не видел его.
В ранних сумерках я пересек болото и по тропе пошел к деревне. Меня остановил поразительно громкий крик, резкое «чоу-вик». Это одинокий чибис кричал, низко пролетая над западным полем. Позади него блеснула золотом стройная фигурка сапсана. Над самыми бороздами он гнался за чибисом. Крылья расклинивались у него за спиной, бешеные длинные гребки приближали его к добыче. Чибис отрывался на крутых поворотах; сапсан тут же догонял его, поворачивая на более широких дугах, но быстрее. Чибис уже подлетал к кустам, еще немного – и он бы укрылся в них, но сапсан сделал свечку, тенью завис на фоне неба и спикировал. Удар был ужасающим. Чибиса впечатало в землю. Обе птицы упали; одна – обмякшая в своей смерти, другая – напряженная от ярости и перегрузки. Слишком надолго этот одиночный чибис оторвалась от стаи, забывшись в своем брачном полете и пении. Ухватив мертвую птицу, сапсан темными полями полетел к болоту, где продолжала охотиться белая сова.
20 марта
Утренняя морось стала туманом, туман сменился облаками, но день остался сырым и пасмурным. Дул холодный северо-восточный ветер.
Темно-коричневый самец сапсана вернулся в сад в одиннадцать часов, сел на вяз, отрыгнул погадку и снова улетел. В траве под вязом я нашел несколько его погадок. Во всех были кусочки мышиных костей и меха, а также перьев вяхирей. В половине первого он снова объявился. До сумерек он оставался в саду или где-то поблизости. Теперь посередине каждого его крыла было по два иссиня-черных взрослых пера, а в хвосте – два сине-белых полосатых пера.
Три с половиной часа он охотился с высоких присад на пирамидальных тополях, или ольхах, или дубах возле ручья. Он вглядывался в траву. Ему была важна высота присады. Он садился на самую высокую ветвь тополя, осматривался и перелетал на другое дерево, на несколько дюймов выше предыдущего. После долгих наблюдений и прикидок он в конце концов садился на самое высокое дерево. Его лапы работали точно и проворно. Они надежно цеплялись даже за самую тонкую подвижную ветку. Много раз я стоял в каких-то двадцати ярдах от его присады и наблюдал за тем, как он оглядывает сад. В нем не было страха. Я пробовал хлопать в ладоши и кричать – он опускал на меня взгляд, но всего лишь на секунду. Даже без бинокля я мог рассмотреть его глаза, его оперение. А в бинокль я видел мельчайшие черты, например, щетинки у основания клюва[55]. Перья спины, мантии и второстепенные маховые перья были густо испещрены темно-коричневыми и палевыми полосами с рыжим отливом. Верхние кроющие перья хвоста были однотонными, рыже-коричневыми, более светлыми, чем мантия и остальной хвост; первостепенные маховые перья были черными. Плечевые перья выделялись: окрашенные в черную и золотую полоску, с золотистым сатиновым отливом, они блестели даже издалеке, даже при тусклом свете.
Соколиная голова не замирала ни на секунду; он подолгу во что-то вглядывался, а потом вдруг взлетал против ветра, зависал на двадцать-тридцать секунд и возвращался на присаду. Он не пикировал, даже совсем не атаковал. Но далекие куропатки кричали каждый раз, когда он взлетал, а те, что сидели поблизости, прятались в высокой желтой траве, и я вспугивал их, проходя мимо. Сокол не проявлял к ним интереса и спокойно возвращался на свое
