Сапсан - Джон Алек Бейкер
Опершись о ненадежный воздушный столб, он завис без движения; его крылья подергивались и гнулись. Пять минут он оставался неподвижен, впившись, как заноза, в синее небо. Его тело напрягалось, голова вертелась из стороны в сторону, хвост раскрывался веером и вновь сворачивался, а крылья хлопали и трепетали, как парусина под порывами ветра. Он сместился влево, помедлил, потом повернул и ринулся вниз. Ошибки быть не могло – это было началом исполинского пикирования. Знамение такого легкого начального падения ни с чем не спутать. Он снижался плавно, под углом в пятьдесят градусов; управляя скоростью, но не медля; изящно и чудесно выверенно. Он не делал резких движений. Угол падения становился все круче, пока он наконец не пропал, и тогда осталась только совершенная соколья дуга. Он медленно вращался, как бы с удовольствием, как бы ликуя в предвкушении нырка. Лапы растопырились и засверкали золотом, а когти тянулись к солнцу. Он перекатился в воздухе, и тогда лапы погасли, направились к земле, снова сомкнулись. Тысячу футов он падал, и изгибался, и медленно вращался, и распрямлялся. Скорость все возрастала, он мчался вертикально вниз. Ему предстояло упасть еще на тысячу футов, и теперь он падал отвесно, похожий на крошечное полыхающее сердце. Он все отдалялся от солнца, становился все меньше и темнее. Куропатка, притаившаяся на снегу, посмотрела вверх на черное сердце, что раскрылось над ней, и услышала шипение крыльев, перерастающее в рев. Через десять секунд сокол достиг земли, и все великолепные покровы, все арки запрестольных образов, все необъятные веерные своды его полета поглотило огненное коловращение неба.
А для куропатки вдруг скрылось солнце. Разрывающая воздух поганая чернота распростерла над ней крылья, рев затих, сверкающие ножи вонзились, жуткое белое лицо приблизилось – крючконосое, и носящее маску, и рогатое, и пучеглазое. А потом наступила выламывающая хребет агония, и лапы мотыжили снег, и снег забивался в разинутый клюв и заглушал немой крик, пока милосердный соколий серп не проткнул натянутую шею и не вырвал трепещущую жизнь.
А сокол, усевшись на свою обмякшую добычу, занялся распарыванием и выдиранием удушливых перьев, и горячая кровь капала с крючка его клюва, и ярость угасала в нем, сокращаясь до твердого ядрышка в его груди.
А для стороннего наблюдателя, который уже много веков защищен от такого голода и такой ярости, такой агонии и такого страха, осталась память о том, как с неба обрушился рубящий удар, и заместительная радость ни в чем не повинного охотника, который убивает только с помощью своего знакомца[52] и желает, чтобы тот оставался сытым.
17 февраля
Поля на холмах испещрены коричневыми и белыми крапинами, но в низинах по-прежнему залегает снег по щиколотку глубиной. Вода просачивается по узким канальцам сквозь шестидюймовый слой льда.
В долине не осталось ни черных, ни певчих дроздов, ни зарянок, ни лесных завирушек, ни крапивников. Из сотен полевых жаворонков, которые жили здесь по осени, остались только две слабые птички. Из стаи в триста зябликов осталось всего трое. Галок стало в два раза меньше. Пальбу и снегопад пережили полсотни вяхирей, но и они совсем худые и ослабшие. Вороны следуют за ними повсюду, дожидаются их смерти. Две пары снегирей пережили зиму. В лесу водятся лазоревки, черноголовые гаички и стая длиннохвостых синиц. На полях у ручья я вижу восемьдесят крякв и сорок красных куропаток.
Я нашел останки тринадцати вяхирей и одной кряквы; все они были недавно убиты сапсаном, ощипаны и съедены им прямо на снегу. Одна кряква лежала в поле, в сотне ярдов от кромки Южного леса. Сбив свою добычу, сапсан приземлился в четырех ярдах от нее. На снегу остались две борозды с глубокими отпечатками. По сторонам – легкие отметины от кончиков его крыльев. Неглубокие следы вели к добыче и скучивались вокруг нее. Едва намеченные параллельные линии обозначили, где кончик сокольего хвоста волочился по снегу. Отпечатки трех передних пальцев были короткими и тупыми; задний палец оставил след длиной в три дюйма и глубже впечатался в снег. След лисы вел к добыче и обратно в лес. Лиса почуяла утиную кровь и, когда сокол окончил кормление, пришла обглодать кости.
22 февраля
Робкая оттепель продолжается, и птицы возвращаются в долину. Сегодня на деревьях возле ручья сидело три сотни рябинников. В лесу летали черные дрозды и зяблики, пел полевой жаворонок. Сотня крякв, двадцать вяхирей и лебедь-шипун кормились вокруг наваленного горкой картофеля. Когда я подошел ближе, они все вместе взлетели, единой стаей совершили маневр и вместе же вернулись к пище. На снегу было много лисьих и заячьих следов, а кое-где снег был примят: животные катались по снегу, похоже, просто ради удовольствия, так же, как это делают собаки.
Я нашел еще несколько жертв сапсана: шестерых вяхирей и грача. Один из вяхирей был убит всего час или два назад; снег еще впитывал его кровь. Крылья, грудина, ноги и таз лежали посреди ощипа. Глубокие отпечатки морщинистых сапсаньих пальцев чередовались с паутинными следами вороны и подушечками лисьих лап. Лиса с вороной, похоже, пытались отогнать сокола от добычи. Большой участок снега был истоптан их лапами. Чешуйчатые кольца и бугристые подушечки на лапах сапсана, которые помогают ему удерживать добычу, оставили на снегу вмятины. Эти странноватые следы толстых шишковатых пальцев сильно отличаются от следов других птиц. Приложив руку к тому месту, где только недавно сидел сапсан, я почувствовал глубокое родство, отождествление. Следы на снегу удивительно трогательны. Они кажутся почти постыдным предательством тех существ, которые их оставили. В следах будто остались их беззащитные частички. Долина покрыта следами птиц, которых убил мороз, и теперь солнце медленно разрушает эти жалкие памятники.
В полдень самец сапсана покружил в туманном свете и унесся прочь на юго-восточном ветре. Я пытался преследовать его, но снег был слишком глубоким. Канавы и овраги наполнились снегом и стали незаметны. Ненароком можно было провалиться в снег по макушку.
После полудня погода прояснилась. Домовые сычи кричали, сороки вспыхивали на солнце, а мигрирующие чайки кругами двигались к северо-востоку. Они пролетали высоко, и без бинокля их было не разглядеть. С пустого неба доносились их громкие гогочущие крики.
27 февраля
Стоят ясные дни. Холодный восточный ветер швыряет свои копья, в бескрайних небесах висит теплое сияющее солнце. Снег убывает, и пересохший глаз снова видит зелень. Странную, незнакомую зелень – словно зеленый снег выпал на белые поля.
Вернулись две сотни вяхирей, снова замелькали сойки, рябинники почувствовали себя вольготно. Лесные завирушки кормятся вдоль троп, и повсюду летают черные дрозды. Весь день пели певчий дрозд и четыре полевых жаворонка. Я подшумел семь пар красных куропаток и множество их стаек.
На полях вдоль ручья и между двумя рощами лежало три десятка убитых птиц: двадцать шесть вяхирей, камышница и три рябинника. Почти все они были старой добычей, только теперь с них сошел снег. Один совсем свежий вяхирь, ощипанный и съеденный, лежал на единственном участке ручья, еще покрытом льдом. За последние два месяца вяхири сильно исхудали, и сапсанам приходится убивать больше птиц, чтобы получать необходимое питание.
В три часа дня самец сапсана кружил среди грачей к востоку от брода. Позже я увидел, как его бронзово-коричневая спина, освещенная желтым солнцем, поблескивает в кроне дерева. Он сидел на дубе и сиял, как огромная перевернутая золотая груша.
2 марта
Сегодня был восьмой подряд безоблачный день, и лощеная синева неба сияла так, будто впредь она никогда не будет сокрыта. С юго-востока дул сильный холодный ветер, но благодаря солнечному теплу снег казался поверженным и ветхим. Снег водой уходил вниз, а земля всплывала.
В полдень из Северного леса вылетели вяхири и галки, а вороны с карканьем расселись по своим постам на верхушках деревьев. У моста зяблики непрерывно
