Сапсан - Джон Алек Бейкер
В половине пятого, когда сапсан вернулся, над ручьем поднялось и рассеялось облако галок. Подгоняемый южным ветром, он великолепно парил, складывал крылья высокой буквой «V» и на скорости покачивался. Он припустил к северному саду, промчался над пограничными тополями, описал огромную, сверкающую крыльями параболу. Больше я его не видел.
Во время дневных хождений я нашел сорок девять убитых птиц: сорок пять вяхирей, двух фазанов, красную куропатку и черного дрозда. Только последние две птицы были недавней добычей; остальные долго пролежали в снегу.
6 марта
Возобновляется теплый южный ветер, греет солнце, воздух светел и ясен. На тропах пели обыкновенные овсянки, а по садам сидели стаи зябликов. Озерные чайки прилетали в долину с юга и парили над рекой. Они поворачивали вместе с рекой, над хребтом закручивались спиралью и уплывали к северо-востоку. Они кружили выше, чем стаи чибисов, которые снова прилетают сюда с побережья. Некоторые чибисы слетали вниз и присоединялись к птичьим сборищам на полях, но большинство продолжали путь на северо-запад.
К двум часам я обошел все обычные присады сапсана, но так и не нашел его. Стоя в поле возле северного сада, я закрыл глаза и приказал своей воле кристаллизоваться в световую призму соколиного разума. Одетый в теплую одежду, твердо стоящий на ногах в высокой, пахнущей солнцем траве, я вошел в соколиную кожу, кровь и кости. Земля стала веткой под моими лапами, солнце на моих веках стало тяжелым и теплым. Как сокол, я слышал и ненавидел человечьи звуки, чувствовал безликий ужас каменных обиталищ. Я задыхался в мешке его страха. Я разделял тоску по первобытной родине, известную одному лишь охотнику. Я плыл под равнодушным небом, один на один со зрелищем и запахом добычи. Я улавливал притяжение севера, любовался загадочными чаячьими перелетами. Я разделял его странную тягу к исчезновению. Я опустился на землю и заснул сном сокола, легким как перо. А потом я разбудил его своим пробуждением.
Он рьяно вылетел из сада и закружил надо мной, глядя вниз, на землю, и его сияющие глаза были бесстрашными и спокойными. Озадаченный, любопытный, он снижался и вертел головой. Дикий сокол будто горестно метался над клеткой ручного сокола. Вдруг он дернулся в воздухе, как подстреленный, затормозил и отпрянул от меня. В надрывном страхе он испражнился и исчез прежде, чем белое блестящее ожерелье его помета упало на траву.
7 марта
День нескончаемого ветра и дождя. Я провел его с подветренной стороны дуплистых деревьев, в сараях и амбарах, под поломанными телегами. Однажды я то ли увидел сокола, то ли мне это показалось: далекая стрела, размытая миллионом дождевых призм, вонзилась в дерево.
Неутомимые полевые жаворонки пели, пока было светло. По садам шепелявили и дудели снегири. Порой из своего дупла печально кричал домовый сыч. Вот и весь день.
8 марта
Вышел из дома в четыре часа. Концовка ночи была темной, с запада дул теплый влажный ветер. В долгих и тусклых предрассветных сумерках кричали совы. В шесть часов пропел первый жаворонок, и скоро в просветлевшем воздухе их пели уже сотни. Они взлетали прямо со своих гнезд, а в бледное небо возносились последние звезды. Когда свет усилился, закаркали грачи, со стороны моря полетели чайки. Запели зарянки, крапивники и дрозды.
Я заблудился на низинных болотах возле берега. Дождь проплывал над полями водянистой зеленой дымкой. Звук и запах воды были повсюду, земля погрузилась в себя, замкнулась, утонула в тишине. В этом блуждании, пускай и ненадолго, я по-настоящему освободился от оков знакомых дорог и ослепляющих городских стен.
К семи часам небо снова прояснилось. Я взобрался на береговую дамбу, как раз когда восходило солнце. Вскоре оно – огромное, рыжее, враждебное, летучее солнце – проткнуло кромку моря. Когда оно тяжеловесно поднялось в небе, свет вспыхнул и разлетелся вдребезги. Солнце уже не было шаром.
Полевой лунь поднялся с присады на солончаке и полетел к дамбе. Он летел низом над увядшей травой, и стебли травы колебались на сквозняке, поднятом его крыльями. Его окраска сливалась с травой: серо-коричневые, палевые, рыже-коричневые цвета. Кончики крыльев были черными, а длинный коричневый хвост – полосатым, испещренным светлыми и темными крапинами. У основания хвоста сверкало яркое белое пятно верхних кроющих перьев. Лунь медленно летел против ветра, все время держался низко, дважды взмахивал крыльями, а потом складывал их за спиной буквой «V», так что темные первостепенные маховые перья раскрывались и загибались вверх. Потом он завис и, закладывая длинные виражи, заскользил вдоль дамбы. Он перелетал от одного края дамбы к другому над травой, еще блестящей от дождя. Легко, мягко, бесшумно он реял над склоненной травой и высматривал добычу между раздвигающихся стеблей. Он унесся прочь и пропал так же внезапно, как с заходом солнца пропадает тень.
Ветер стихал, а воздух нагревался. Солнце светило сквозь пергамент высоких облаков. Пространство удлинялось. Горизонты заострялись по мере того, как утро набирало силу. Я видел, как за вересковой пустошью убывает серое море, как пенная полоса пережевывает кромку блестящей грязи. На далеких возвышенностях теснились среди пустых полей фермы и деревни. Травники беспокойно носились над широким рвом, идущим вдоль дамбы. Снова собирался дождь, но пока все было тихо.
В половине одиннадцатого с полей поднялись тучи мелких птиц, и сквозь них, то подныривая, то взмывая, стрелой пронесся дербник. Он был худым узкоплечим соколом и летел на малой высоте. Он пронесся над морской дамбой, вильнул над солончаками и взмыл по спирали, так что его продолговатое, похожее на жало туловище закачалось между мелькающих острых крыльев. Он летел быстро, но широкие круги давались ему с трудом, подъем получался медленным. На трехстах футах он описал длинную дугу и уравновесился, полузависнув в воздухе. Потом он против ветра полетел вперед, навстречу полевому жаворонку, который пел над полями. Он увидел, что жаворонок взмыл ввысь, и сделал круг, чтобы набрать высоту перед атакой. Сзади крылья дербника выглядели совершенно прямыми. Казалось, они работают мелкими взмахами, в лихорадочной пульсации, намного более частой, чем у любого другого сокола. Он нагнал жаворонка за несколько секунд, и они вдвоем стали падать в западном направлении, дергаясь и скручиваясь, и при том жаворонок продолжал петь. Он походил на деревенскую ласточку, которая гналась за пчелой. Они зигзагами пронеслись вниз по небу, и вскоре я потерял их в зелени дальних полей.
Их быстрый, изворотливый, пляшущий полет был ловким и изящным. Трудно было поверить, что его движущей силой был голод, а итогом – смерть. Убийство, следующее за охотничьим броском сокола, становится настоящим потрясением – сокол как будто сходит с ума и убивает того, кого любит. Птичье стремление убивать и спасаться от смерти создает великолепное зрелище. Чем выше эта красота, тем ужаснее гибель.
9 марта
Когда я шагал по дамбе возле северного края эстуария, утреннее солнце было низким, ослепительным, а ветер был холодным. Самка сапсана напугала меня своим внезапным прыжком из-за подветренной стороны дамбы, где она пряталась. Я шел прямо над ней и смотрел сверху вниз на ее размашистые крылья и широкую сутулую спину. Она поднялась совершенно бесшумно, словно болотная сова, и упорхнула прочь через болото, яростно раскачиваясь из стороны в сторону, кренясь между двух вертикальных плоскостей, попеременно становясь в воздухе на кончик то одного крыла, то
