Наши заповедники - Георгий Алексеевич Скребицкий

Николай был очень оживлен:

— А что, товарищи, не поехать ли нам сегодня же за гагачьими яйцам для инкубатора? — предложил он.

Вот это мне было по душе: я ведь еще не видел ни гаг, ни их гнезд. Несмотря на усталость, я сразу же согласился. Все поддержали Колино предложение. Случайно я взглянул на часы:

— Куда же мы собираемся? Уже десять часов вечера, поздно.

Наташа и Рая посмотрели на меня и рассмеялись. Ах да, я ведь совсем забыл, что ночи летом здесь вовсе нет! К этому сразу привыкнуть нелегко. Невольно по привычке делишь время на день и ночь. А как это хорошо, что ты не связан в своих действиях временем: можешь, если хочешь, работать двадцать четыре часа, а потом в любое время ложись на мягкий, душистый мох и спи.

Мы нагрузили бот ящиками, так что и самим почти негде было сесть.

— Зачем же так много ящиков? — спросил я. Ведь мы не за шишками а лес едем, а за гагачьими яйцами.

— А я думаю, как бы маловато не оказалось, — ответил Николаи.

Мы тронулись в путь.

Ветер стих. Залив совсем замер: ни волнения, ни ряби. Северная ночь. Сколько я ни представлял себе ее по описаниям, и все-таки на самом деле она совсем иная. Да и вообще — какая же это ночь, если светит солнце, если не спят птицы! Белые чайки по-прежнему кружат над водой, протяжно стонут на отмелях. Длинноносые кулики-сороки с писком летают над лудами, садятся на огромные серые камни у самой воды и замирают, свесив свой длинный красноватый клюв. Птицы не спят. Им вовсе пет дела до того, что скоро полночь.

Над заливом, над скалистыми лудами, над всем краем по-прежнему тихо горит голубой северный день, такой же спокойный и ясный, как это море и небо над ним, как сам Север.

Я никогда не видел такой чистоты красок. Воя позади нас, далекодалеко на горизонте, синеет какая-то полоска. Что это, облачко или островок на море? Всматриваюсь… Да это же струйка дыма от нашего мотора расплылась и застыла в воздухе!

Впереди показывается лесистый остров. Гляжу и не могу понять: что это — мираж? Остров висит в воздухе, а под ним опрокинулся и так же повис в воздухе другой такой же остров. Нет, это не мираж, это море и небо настолько прозрачны, что совершенно слились в бесконечной голубизне. Исчезла граница между землей и небом, больше нет ни воздуха, ни воды — есть только эта голубая, прозрачная даль и в ней сказочный воздушный остров с его двойными очертаниями скал и двувершинными соснами и елями.

Мы подплыли ближе. Вдруг нижняя, опрокинутая часть острова дрогнула, заколебалась и наконец вдребезги разбилась на голубые осколки. Легкие всплески волн от подходящего бота лизнули береговые камни. Дрогнула водная гладь и вмиг отделилась от неба — и остров уже не висит в воздухе, а спокойно и величественно возвышается над водой.

Мы причалили к берегу и по мокрым, скользким камням перебрались на песчаную отмель.

— Вот теперь можно и за сбор яиц приниматься! — весело сказал Николай.

Но мне все еще было не ясно, зачем нужно выбирать яйца из гагачьих гнезд и класть их в инкубатор. Я спросил Колю, почему он думает, что инкубатор лучше выведет гагачат, чем это сделали бы сами гаги.

— А я вовсе этого и не думаю, — ответил он. — Тут вот в чем дело: если у гаги выбрать из гнезда первую кладку яиц, она обычно откладывает вторую. Я и хочу попробовать от одной и той же птицы получить вместо одного два выводка. Первую кладку яиц мы заберем для инкубатора, а в это время гаги нанесут новые яйца и сами выведут гагачат. Если все удастся так, как я рассчитываю, мы сможем примерно вдвое увеличить количество птенцов. Для гагачьих хозяйств такой опыт может быть весьма полезен. Ведь эти ценные птицы очень истреблены.

— А кто же будет воспитывать наших гагачат?

— Ну, за этим дело не станет — гаги отлично принимают к своему выводку чужих гагачат. Скоро сами увидите: где-нибудь в заливчике плавают вместе две — три мамаши, а кругом них целый детский сад. Тут и большие и маленькие…

Вот теперь и мне стала вполне ясна наша задача. Я уже без всякого угрызения совести смогу выбирать яйца из гагачьих гнезд. Вместо яиц мы ведь вернем гагам их же собственных пушистых птенцов.

А может быть, мы выведем их даже лучше, чем сами гаги. Ведь нам не помешают ни холод, ни снег, ни какие-нибудь другие капризы природы, от которых здесь гибнет немало выводков дикой птицы.

Мне казалось, что гагачьи яйца нужно искать на берегу, возле воды. Ведь гаги — это морские птицы, где им иначе и гнездиться!

Но мои спутники направились от берега прямо в лес. Я спросил Ивана Галактионовича, где же мы будем искать гагачьи гнезда.

— В лесу, — спокойно ответил он.

В старом ельнике мы разошлись в разные стороны.

Раздвигая ветки, я пробирался меж кустов. Сваленные полусгнившие стволы деревьев повсюду преграждали путь. А вот и полянка, густо поросшая брусничником.

На полянку вышел Иван Галактионович.

— A-а, ягодки! — сказал он, сгребая на ходу, целую горсть переспелой красной брусники и отправляя ее в рот. — Сладкие, томленые. Всю зиму под снегом томились.

Я смотрел и не верил глазам: кругом все было красно от прошлогодней брусники, и даже некому полакомиться этой благодатью.

— Иван Галактионович, а где же гагачьи гнезда?

Вдруг вместо ответа он поднял руку, поманил меня к себе и показал на старую свалившуюся ель.

Я осторожно подошел. Возле самого ствола среди мха и набросанных веток что-то пестрело. Я, как охотник, сразу подметил: что-то живое.

Подкрался ближе, присматриваюсь: под густыми ветками притаилась большая бурая утка. Она втянула шею и плотно прижала к спине голову. Сидит не шевельнется. Пройдешь рядом — и не заметишь. Только глазок, круглый и живой, внимательно следит за нашими движениями.

— Гага? — вопросительно прошептал я.

— Гага, — так же тихо ответил Иван Галактионович. — Ты к ней полегоньку отсюда подходи, а я с другой стороны.

И вот мы тихонько крадемся к добыче. Все ближе и ближе. Но, почему, же она не взлетает? Ведь она видит нас. Какая сила приковала к земле эту дикую птицу?

Мы уже совсем близко. От волнения у меня захватывает дух. Я протягиваю сквозь ветви руки. Вдруг —