Собрание сочинений. Том I. Поэтические сборники - Павел Николаевич Шубин
А потом – светлело. А потом
Овцы шли по улочке гуртом,
И с мешками, влажными от рос,
Ехал к элеватору обоз:
С дынями – ребята на возах,
Стариканы с люльками в усах.
Это краем – только выгружай! —
Шествовал тяжёлый урожай.
Хорошо, что есть на свете ты,
Полная труда и чистоты,
Тихая, далёкая Рамонь —
Городок, певучий, как гармонь.
1949
Азовская весна
Летит казара, тараторя,
И вроде сквозного шатра
На берег Азовского моря
Туманы ложатся с утра.
Ещё косяками тарани
Зелёный простор не прошит,
И крыгами байды таранит,
И мокрым снежком порошит,
А мачты уже, как занозы,
Маячат, туман проколов,
Как чайки, рыбачьи колхозы
С утра вылетают на лов.
Чуть ветер подует – и гайда! —
Торопятся в море, как в дом,
За байдой пузатая байда,
Смолёный дубок за дубком.
И ночь отгремит. И на рани,
К жилью завернув на часок,
Живым серебром поморяне
Сырой засыпают песок.
Плащи их от моря, от пота —
Грубей лубяных коробков,
Горячая, злая работа,
Как спирт, веселит рыбаков.
Им снова с моряною свежей
И ночь ночевать, и дневать.
И с завистью смотрит приезжий:
Куда ему руки девать?!
1947
Другу
Помнишь, в детстве снились нам с тобою
Выгнутые крылья парусов,
Волны океанского прибоя,
Вольное дыхание лесов.
Там всегда стреляли ружья верно,
Побеждали храбрые в бою…
Мальчики Майн Рида и Жюль Верна
Жили в том несбыточном краю.
А у нас ивняк на косогоре,
Тина полувысохшей реки;
Вместо тигров на степном просторе
Жили толстопузые сурки.
Тишина уездная, степная,
Вечеров вишнёвых забытьё…
– Где она, страна чудес?
– Не знаю…
Может быть, и вовсе нет её.
Только нам запомнился надолго
Детский сон о сказке наяву.
И когда заполыхала Волга
Нефтью, подожжённой на плаву,
И когда, наглей и оголтелей
Яростной заморской саранчи,
Воющие «юнкерсы» летели
Дьяволами чёрными в ночи, —
Нам она была светлее рая —
Отчая, родимая земля.
К ней мы прижимались, умирая,
Только об одном её моля:
– Дай нам силы, помоги подняться,
Вырваться из предмогильной тьмы,
Дай нам насмерть повалить германца:
Пусть фашист погибнет, а не мы!
И уже не в сказке —
Достоверно
И у нас в степи, как в том краю,
Нарезные ружья били верно,
Побеждали храбрые в бою.
Вот стоим мы. В сини поднебесной —
Балочки, поля да ковыли…
Нет любимей, не сыскать чудесней
Этой отвоёванной земли!
А за синью – дальние границы,
А за ними, ростом – великан —
Меж камней, хитрее кружевницы
Вяжет пену Тихий океан.
Лёгкий парус, выгнувшийся гордо,
И – леса из наших детских снов;
Тигр ведёт усатой хитрой мордой,
Чуя запах диких кабанов…
Вот она, большая доля наша!
Долог будет встречи этой час —
Морем
Неба яшмовая чаша
До краёв наполнена за нас!
<14 июля 1945–1947>
Рыбак
Весёлая и трудная добыча,
Литых чешуй немые бубенцы:
Горбатый кижуч, сонная чавыча,
Полутораметровые тунцы.
От первой тони до последней тони —
Двухсуточный надсадный непокой:
Пятнадцать вёрст сетей через ладони
Прошло, прожгло солёною пенькой.
И вновь горят стеклянные наплавы,
Как чёрные бакланы на волне, —
Неутомимый след рыбачьей славы,
Упрямый труд, обещанный стране.
Ещё – вода на якорях трёхлапых,
А ветра голубая благодать
Несёт в лицо лимонных листьев запах,
И так легко за далью угадать
Вечерний город на незримой грани,
Под ландышами белых фонарей,
И корабли у ног Лаотешаня,
Хранимые громами батарей;
Присесть на бухту старого каната,
Горячий пепел в трубке притолочь,
И так глядеть на лёгкий свет заката,
На зыбкий парус, уходящий в ночь.
1947
Солдат
Как зовут его – не знаю. Только знаю, что при нём
Трёхлинейка нарезная, да гранаты за ремнём,
Да «катюша» заказная: трут с огнивом и кремнём.
Он при том вооруженье перебежкой и шажком
От сраженья до сраженья полземли прошёл пешком
Вместе с базою снабженья – вещевым своим мешком:
Сухари да соль в жестянке, чтоб не мокла на росе,
Пара нижнего, портянки – не надёванные все,
Да консервов две-три банки под названием «энзе».
Был мешок пробит и прорван – что ещё сказать о нём?
Яростных осколков прорва свирепела с каждым днём;
Шёл солдат пешком, да скоро – тыщу суток под огнём.
По жаре, по лютой стуже, тем огнём не сокрушён,
Шёл, стянув ремень потуже, с хитрецой, не на рожон,
Трижды ранен и контужен, ослеплён и оглушён.
Бил фашистов, бил испанцев на болотных берегах,
Возле Новгорода, братцы, в страшных киришских снегах,
Бил, мечтая отоспаться; столько суток – на ногах!
Там без вьюков гибли кони, ноги вывихнув на льду,
Там, в трясинах, грай вороний смерть встречала на лету,
Смерть стояла в обороне, а солдат сказал: «Пройду!»
И не конские подковы, и не танков грузный след,
А пехотный шаг суровый там пролёг, где следа нет,
Где знамёна Мерецкова шёлком застили рассвет.
Все, кому не приходилось биться насмерть в зыбунах,
Где зима в огонь рядилась на Синявинских холмах,
Кровью-ягодой катилась в почерневший снежный прах;
Все, кому фашиста-вора не пришлось за горло брать
У того ль Мясного Бора, где пришлось нам умирать,
Где болотные озёра мертвецы гатили в гать;
Да у Бора, у Мясного, где горела и броня,
Средь кипенья снегового,
