Особый отдел империи. История Заграничной агентуры российских спецслужб - Александр Николаевич Борисов
Между прочим, Герцен сделал внезапно вопрос: где у меня деньги. Надобно было отвечать не задумываясь. Напомнить о каких-либо сношениях с Россией было опасно, а потому я смело ответил, что во Франции».
Подробно описывая процесс торговли, шедший между «Постниковым» и Герценом, Эйдельман отмечает, что агент охранки все же пытался сэкономить жандармские деньги. «На замечание мое, — жаловался Романн, — что цена чересчур высока, Герцен сказал, что по богатству материалов он ее не считает высокою, да об этом вообще я должен говорить с Тхоржевским. Конечно, я буду торговаться до последней возможности».
Торги проходили следующим образом: Тхоржевский назначал цену из Женевы; Герцен в Париже называл ее «покупателю»; Романн шифровкою запрашивал требуемую сумму в Петербург; оттуда запрос пересылался в Ливадию, где находились в то время царь и шеф жандармов. На запрос семи тысяч из Ливадии ответили: «Желательно не выше четырех, но можно и до пяти Тысяч».
Герцен тем временем еще раз письменно подтвердил Постникову основное условие продажи, также переправленное агентом в III Отделение:
«Я полагаю, что Тхоржевский продает не безусловно в нашу собственность бумаги, а с определенным условием все их издать, и в особенности издать все относящееся к двум последним царствованиям. Вы, вероятно, ему дадите удостоверение в том, что начнете печатать через два месяца после покупки, и в обеспечение положите условленную сумму в какой-нибудь банк без права ее брать до окончания печати. Если из бумаг, относящихся к прошлому столетию, что-нибудь окажется негодным для печати или малоинтересным, то вы можете не печатать их — по взаимному соглашению с Тхоржев-ским.
Все бумаги и письма, относящиеся к семейным делам Долгорукова, исключаются».
Эйдельман замечает, что проще всего Постникову было бы получить бумаги ценой любых обещаний и скрыться. «Но агент оказался толков и честолюбив. Он не желает неприятностей своему правительству в случае огласки, экономит его финансы и к тому же предлагает обернуть все дело в пользу своих. Он-то сам достаточно умен, чтобы понять: многие исторические материалы из долгоруковского собрания можно опубликовать, особенно если подача материалов и комментарии будут легки и безобидны. На пороге 1870-х годов российская цензура сделалась сравнительно мягче и многое, совершенно немыслимое к опубликованию за 15–20 лет до того, теперь можно позволить (кстати, ведь все равно за границей уже опубликовано немало). Правда, если агент будет настаивать на этой мысли, начальство Постникова еще подумает, будто последний не считает архив Долгорукова опасным, что противоречит прежнему указанию царя, или что шпион имеет какой-то особый личный интерес во всей истории». Поэтому Постников пишет начальству со всей возможной «деликатностью», предлагая издать лишь некоторую часть бумаг для сохранения сложившихся связей:
«Внутреннее содержание очень интересно, особенно то, что писал сам Долгоруков. В процессе Воронцова есть ненапечатанная часть, компрометирующая какого-то графа Петра Шувалова, письмо к государю заключает в себе объяснение Долгорукова по поводу конфискации имения и лишения его княжеского титула, наряду с этим идет резкое и дерзкое письмо Наполеону (оно у меня в списке не значится), указы Екатерины II и Павла I действительно подлинники. Письмо Кавура представляет Россию монгольским и варварским государством, Катков распинается похвалами Н. Ф. Краузе и либеральничает. Крайне интересны как придворные интриги и исторические документы — это бумаги Карабанова. Много исторических, политических и финансовых вопросов, касающихся России, находится в бумагах князя. Краткость письма не позволяет изложить подробно, ибо это вышло бы целое сочинение. Кроме того, Тхоржевский дает мне в придачу груду газет с заметками князя и обязывается не оставить у себя копий и не печатать их».
Тут Романн явно интригует, зная, чем и как заинтересовать начальство в важности своей персоны: «какой-то граф Петр Шувалов» — действующий шеф жандармов и высший начальник «Постникова» — разумеется, не остался равнодушным к судьбе долгоруковского архива, прочитав письмо своего провокатора. Чувствуя это, в следующем донесении Романн поднимает интригу на «самый верх»:
«По-моему, не столько важен для нас интерес самих бумаг, сколько лишение возможности их напечатания. Приведенные сколько-нибудь в порядок, бумаги составят, я думаю, предмет самого интересного чтения даже для государя. Например, времена Екатерины II, Петра I, Павла I и другие, как равно и документы новейшего времени, например Аракчеева».
Развивая тему, Романн предложил авантюрный план действительного опубликования хоть какой-то части архива, как того требует Герцен, с тем, чтобы сохранить к «Постникову» доверие эмигрантов, необходимое для возможных дальнейших провокаций. Этот план был поддержан на «самом верху», и Романн, не прекращая торговли с Тхоржевским, продолжал активно развивать тему предстоящих публикаций с Герценом, на что вольный издатель даже начал жаловаться своему другу Огарову: «Этот Постников меня мучил, как кошмар. Брал бы Тхоржевский деньги, благо дают, и — баста». В итоге Ромианну-Постникову удалось приобрести архив князя Долгорукова за 6500 рублей, что составляло, по тем временам, 26 000 франков. Общий же расход царской охранки на приобретение долгоруковских бумаг вылился почти в 10 000 рублей. 1 ноября 1869 года Постников егал обладателем крамольных рукописей, о чем не преминул донести по инстанциям:
«Три дня с утра и вечером я просматривал груду бумаг по каталогу Тхоржевского, и просмотр убедил меня, что бумаги, за небольшим исключением, совершенно согласны с моим списком. Когда я приступил к просмотру бумаг, то заметил, что все они находились нетронутыми в запыленных пачках на том же месте, где я их видел летом. Из сего я мог заключить, что бумаги оставались нетронутыми, тем более что Тхоржевский сям часто по каталогу не мог найти той или другой бумаги и часто ошибался. Если же оказывалось лишнее против каталога, то он отдавал мне для прочтения и суждения, годится ли для меня. Совершенно пустые вещи я, конечно, возвращал».
По этому поводу Н. Я. Эйдельман замечает, что «пустое» с точки зрения шпиона может быть совсем не пустым с иной точки зрения. Видимо, некоторая часть материалов так и осталась в Швейцарии и либо где-нибудь сохранилась, либо затерялась.
Заполучив тяжелый сундук с долгоруковскими рукописями, Романн-Постников сразу же исчез и за границей появился лишь несколько недель спустя. За это время, понятно, сундук был доставлен «по адресу» — в III Отделение, с приложением полной описи его содержимого. Так, по выражению Эйдельмана, «круговорот долгоруковских бумаг: Россия — эмиграция — Россия был завершен за десять лет».
«Постников» спешил не напрасно. Эйдельман отмечает, что уже через несколько месяцев русский эмигрант М.Элпидин писал другому известному изгнаннику — П.
