Всеволод Кочетов, каким я его знал - Юрий Идашкин

Юрий Идашкин

ВСЕВОЛОД КОЧЕТОВ, КАКИМ Я ЕГО ЗНАЛ

XX съезд КПСС возродил в СССР политическую жизнь, ко­торая с начала тридцатых годов была прервана, трансформиро­вавшись в аппаратные игры, имевшие, разумеется, политические цели, но к общепринятым формам политической жизни не при­надлежавшие. Конечно, последствия долгих лет сталинщины не могли быть преодолены одним ударом хрущевского кулака, тем более что, как стало впоследствии известно, Хрущев вовсе и не стремился к замене сталинской модели феодального социализма, а намеревался лишь подремонтировать ее, устранив самые во­пиющие политические нравы и инструменты системы. И хотя Хрущев выступил не столько против сталинщины, сколько про­тив Сталина, уже довольно скоро стало ясно, что сталинщина без развенчанного Сталина существовать в прежнем виде уже не мо­жет. Но и политическая жизнь в ее обычных формах возродиться еще не может. Такие слова, как «программа», «платформа», «об­щественное движение», не могли не ассоциироваться с «фрак­цией», «оппозицией», которые автоматически вызывали обмо­рочный испуг у одних и привычную жажду крови у других, со­ставлявших огромное большинство.

И тогда — не впервые в нашей истории — политическая жизнь приняла латентные формы, вылившись в литературную борьбу шестидесятых годов, практически сведшуюся к полемике между журналами «Новый мир» и «Октябрь».

Было бы непростительной наивностью полагать, что обе редакции представляли собою в те годы некие политические мо­нолиты, вокруг которых группировались только убежденные единомышленники. Так не бывает ни в политике, ни в литера­туре, тем более когда она выступает в роли предтечи или, если угодно, прообраза политических платформ. Смею утверждать, что некоторые наиболее левые авторы «Октября» тех лет были значительно ближе к идеям «Нового мира», нежели «Октября», как и некоторые произведения, опубликованные «Новым ми­ром», вполне могли бы появиться на страницах «Октября», но ав­торы просто не желали нести их в редакцию журнала, дабы не испортить свою репутацию.

Сказанное, однако, ни в коей мере не отменяет того факта, что «Новый мир» действительно выражал интересы и идеи обнов­ления общества, решительного преодоления сталинщины как теоретической методологии и политической практики, а «Октябрь» был рупором тех, кого XX съезд потряс не глубиной разоблачений, а их неожиданностью, кто не смог или не захотел им поверить, чьи интересы и чаяния, перспективы и образ жизни оказались под угрозой. Но и тех также, кто органически не спо­собен был в одночасье отказаться от искренних убеждений, не знавших альтернатив и ставших истовой верой. К числу послед­них, несомненно, принадлежал Всеволод Кочетов, который с 1961 года до своей кончины в ноябре 1973 года возглавлял редак­цию «Октября».

Время от времени я читаю в газетах и журналах оценки деятельности «Октября» шестидесятых годов — «кочетовского», как его называют, а также суждения о личности В.А.Кочетова. Порою доводится прочесть и о себе: в 1963 году написал то-то, а в 1966 — то-то. Чаще всего публикации эти носят осуждающий, нередко клеймящий характер. Получаю я и письма. Некоторые читатели и почитатели кочетовского «Октября» утешают, под­держивают, сетуют: «Вот и произошло то, против чего вы пре­достерегали! А тогда кое-кто сомневался в вашей правоте...» Не стану кривить душой: все, что читаю, переживаю глубоко и раз­мышляю над прочитанным трудно и постоянно. Не скрою и того, что некоторые публикации ранят своей рассчитанной несправед­ливостью, а некоторые письма поддержки вызывают горечь и даже возмущение. Многие авторы, касаясь позиции «Октября» в дискуссиях с «Новым миром», характеризуют ее как защиту ста­линизма со всеми его преступлениями. А многие из тех, кто и се­годня уверен в безоговорочной правоте тогдашнего «Октября», по сути выступают против коренной демократизации политиче­ской и общественной жизни, радикальной экономической ре­формы. Мне сегодняшнему одинаково тяжки и обвинения одних, и восторги других.

На мой взгляд, было бы ошибкой полагать, что деятель­ность «Нового мира» и «Октября» в 60-е — начале 70-х годов отра­жала лишь личные общественно-политические позиции и эсте­тические воззрения А.Т.Твардовского и В.А.Кочетова. Но так же ошибочно было бы отрицать их решающую роль во всей дея­тельности редакций. Более того. Я полагаю, что, если бы не лич­ный авторитет и популярность авторов «Теркина» и «Журби­ных», не некоторые особенности их характеров, ни «Новому ми­ру», ни «Октябрю» не удалось бы столь долго проводить в жизнь свои линии.

Предвижу возражения многих читателей, особенно моло­дых: дескать, можно ли сравнивать литературную известность и популярность Твардовского и Кочетова? Но, если полистать со­ветские газеты и журналы за период с 1952 по 1972 годы, нетруд­но убедиться, что, начиная с «Журбиных», каждый новый роман Кочетова, очень многие его статьи и выступления вызывали ши­рочайший общественный резонанс, острейшую полемику. Да, многие читатели категорически не принимали позиции автора «Братьев Ершовых», «Секретаря обкома» и особенно — «Чего же ты хочешь?». Но страсти, кипевшие вокруг этих произведений, а также завидная судьба «Журбиных» и добавившего роману по­пулярность кинофильма «Большая семья» сделали имя Кочетова всенародно известным. Повторяю, разные социальные слои и группы очень по-разному относились к творчеству и обществен­ным позициям Кочетова. Особым признанием он пользовался у партийных и советских работников, военнослужащих, значи­тельной части рабочих и сельской интеллигенции. Не принимала его творчество в основном инженерно-техническая и творческая интеллигенция. Но читали его все.

Это обстоятельство важно отметить не для того, чтобы за­поздало возвышать авторитет писателя, но без учета сказанного просто невозможно понять многие обстоятельства общественно­литературного процесса тех лет. А предпринимаемые сегодня попытки доказать, что роман «Журбины» был отнесен к дости­жениям советской литературы исключительно из-за обществен­ного положения его автора, искажают истину. При всей неизбеж­ности переоценки многих литературных ценностей, при том, что читательское восприятие сегодняшнего дня базируется на совсем иных общественных и эстетических категориях, неплодотвор- ность внеисторического подхода к искусству не вызывает сомне­ний.

Теперь о личности Кочетова. В некоторых публикациях по­следнего времени, резко осуждающих общественные позиции и редакторскую деятельность Кочетова, отмечаются его положи­тельные человеческие качества: цельность личности, искрен­ность убеждений, честность и порядочность в общественных и личных конфликтах, прямота и независимость суждений. В этом духе, повторю, высказываются и многие противники обществен­но-литературных взглядов Кочетова. Надо ли объяснять, как привлекали эти и другие положительные качества Кочетова лю­дей, разделявших его взгляды или, по крайней мере, в чем-то с ним согласных.

Тут неизбежно возникает вопрос: но как же человек, наде­ленный или воспитавший в себе подобные ценные качества лич­ности, мог занимать позиции, во многом противоположные по­требностям общественного прогресса? Думаю, что это недоуме­ние возникает только у тех, увы, весьма многочисленных сегодня людей, которые, захлестнутые потоком во многом неожидан­ной, ранящей, обладающей поистине взрывной эмоциональной силой информации, — спешат поскорее ответить на вопрос «Кто виноват?» вместо того, чтобы трудно искать ответ на более важ­ный вопрос: «Почему?»

Но так уже