Сказки печали и радости - Дарина Александровна Стрельченко

И запела снова, выплетая любовный щебет. Инавке привиделось сердце яблоневого сада – цветочный ковер, где сидели витязь и молодица, едва касаясь друг друга. Им было дико, славно и тревожно одновременно.
– Ешь! – повторила птица, прервав трель. – Не заслушивайся, не для тебя пою.
Он надкусил. По языку разлилось медовое варево с травами, хмельное, теплое. Теперь Инавко видел не весну, а лето, зеленое, клейкое, жаркое, с речными волнами и венками, со спелой вишней и земляникой и девками, пляшущими у костра. Ах, как хотелось уловить его и прожить еще раз!
Он жадно вгрызся в мякоть, по рукам потек липкий сок. Пусть! Никогда еще Инавко не чувствовал подобного. Будто он лихо кружил с мавками, что казались краше купеческих дочек и царевен, а вокруг разливался хмель вместе с песнями. И боги, снизошедшие на землю, требовали: «Прижмись поближе! Пляши! Оставь тяжелые думы!»
Когда от яблока остались одни косточки, Инавко пришел в себя. Терем, детинец, посад и ворота с заборолом – все осталось позади. Волчьи лапы несли его вслед за чар-птицей – та летела впереди и направляла щебетом.
«Что со мной?!» – Он остановился, покружился. Да, и впрямь лапы, а сзади – хвост. И мир будто бы вырос, а запахов в нем появилось столько, что не счесть! Он принюхался – и чихнул. Ох, до чего же остро! И с каких пор воздух стал таким колючим и полным шепотков, фырканья и тихих смешков?
– Ты дал мне волю, – объяснила чар-птица, – а я поделилась ею с тобой.
«Очень смешно», – мрачно подумал Инавко. Краем глаза он глянул на собственную тень. Стало еще любопытнее: она вилась, раскинув человечьи руки. И точно такая же, разве что девичья, была у чар-птицы.
Странные дела! Жуткие, неясные – но завораживающие. Прямо как птичий щебет.
Эпилог
У них было много волшебных ночей и переплетенных по-змеиному дорог, которые вели через море, горные ручьи и степи, где прятались кочевники с топорами и луками. Но им ли бояться людей?
Неизменным оставалось одно – по весне, сразу после Лельника, который праздновали в деревнях, несмотря ни на что, они возвращались в яблоневый сад под звездным покровом. Луна с любопытством наблюдала, как чар-птица перекидывается девицей, а волк – молодцем. А дальше шепотки, похожие на трели, объятия – и тишина.
Чар-птица засыпала, а Инавко заходил к матери обходными путями, о которых узнал от Домового. О, как она радовалась, обнимая его! И каждый раз уговаривала вернуться, повторяя, что отец готов простить и помиловать, и можно даже не искать эту чар-птицу…
Она молчала о том, что царь после пропажи сына лишь облегченно вздохнул, но когда обнаружилось, что старшие отыскали свою погибель… Он отправил на поиски лучших ищеек и ловчих! Неразумный наследник лучше пустого места!
Не говорила она и о том, что царь вечно изводил ее, требуя нового сына, да только что взять с постаревшей жены? У нее не осталось сил рожать, как ни старались ведуньи, опаивая царицу травами и читая над ней всевозможные заговоры.
Однажды Инавко и впрямь задумался над возвращением. Из жалости к отцу и матери, да и за родными землями не мешало бы приглядеть.
И явился на пир в чужом обличье, чтобы увидеть жадных, жестоких людей, чьи души были измазаны дегтем и кровью. Над их головами сиял серп Мораны-Смерти, а по бокам летали мары со злорадным хохотом. До чего же им любо было смотреть, как человеческие роды́ топили сами себя без посторонней помощи.
Вмешиваться Инавко не стал – вернулся в чашу, оставшись неузнанным, и долго выл посреди поляны. Чар-птица утешала его – и трелью, и объятиями, а после они и вовсе облюбовали опустевшую избушку на окраине и перезимовали в ней.
– Как думаешь, – она выпрямилась, коснувшись затылком яблоневой ветки, – сколько слухов ходит о нас с тобой?
– Люди любят говорить попусту, а еще – сказывать всякое, – Инавко улыбнулся. – Это самое малое, что можно поставить им в вину.
– Я бы и вовсе не обвиняла. – Чар-птица потянулась к нему и приобняла. – Я складывала столько песен, подумать только! Но кто бы сложил песню о нас? Хотя бы одну.
– Сложат, – пообещал ей Инавко.
Стоит только попросить матушку или разнести слух. Впрочем, ему доводилось встречать кощунов, что вещали о чар-птице, пленившей полоумного царевича. Их россказни разнились концом: в одних царевич погибал, в других – заманивал птицу в церковь и убивал ее перед лицом Бога или сам оборачивался святым и поражал копьем «коварную нехристь».
Луна наслушалась вдоволь, мигнула и поползла вниз, уступая место Хорсу. Багрянец коснулся яблонь, на травинках появилась роса.
– Пора, – сказала чар-птица и ударилась оземь.
Она улетала со щебетом, купаясь в рассветных лучах. Инавко же миновал ворота, вскочил на оседланного коня и понесся вдаль. Человеком в городе проще, особенно если одеться неприметно. На тень-то мало кто смотрит, да и очи волчьи пылают лишь во мраке.
За городскими воротами тянулся большак. Оставалось лишь повернуть к перелеску на третьем перекрестке – и они встретятся, а после будут долго спорить, куда поехать в этот раз. Но ничего, что-нибудь да выберут, а если совсем разругаются, то останутся в ближайшей деревне, с разных сторон.
«Вот тебе и воля, и любовь, и дороги. – Инавко поправил пояс, простецкий, но ладный. – А большего для счастья и не надо».
Может быть, он вернется, чтобы приструнить бояр и выбрать наследника после смерти отца. Но сам ни за что не сядет на его место.
Потому что царь-оборотень – это и смешно, и печально для всех.
Notes
1
Тать – вор, хищник. (Здесь и далее – прим. автора).
2
Подмаре́нник – травянистое растение с желтыми цветами.
3
Ела́нь – прогалина, поляна в лесу.
4
Су́водь – место в реке с обратным течением; водоворот.
5
Листобо́й – славянское название октября, месяца, когда ветер срывает листву с деревьев.
6
Гру́день – славянское название ноября – оттого, что обледенелая земля замерзает комьями, грудами.
7
Ру́ки-дру́ги – мифические помощники в виде трех пар рук.
8
Соро́чинское пшено – так на Руси называли рис.
9
Пе́стрядь – домотканое полотно из остатков пряжи, шероховатое и