Сказки печали и радости - Дарина Александровна Стрельченко

Спорить с чар-птицей Инавко не стал. Ему же проще: и поможет, и царский наказ выполнит. Одно огорчало – не обрадуется отец, что справился младший. Ждет ведь старшего или среднего на худой конец, но никак не его, немощного да глупого.
«Было б что терять», – усмехнулся Инавко.
Из хорошего в нем – разве что любопытство, хотя оно порой губительнее меча. И удача, иначе бы не добрался живым. И обряд не пережил бы. Дело осталось за малым – вернуться в терем, выдержать укоризненный взгляд царя и испуганный – матери, а после снова зажить по-старому.
Интересно, как он батюшке-то святому объяснит, где бывал и что видел? А ведь будет выпытывать, впиваться глазами-шипами в «юродивого». Как бы не надумал в поруб бросить или вовсе нашептать отцу, чтобы избавился от сына, тихо, незаметно или с шумом-скрипом. В соседних-то царствах-государствах и за меньшее сжигали заживо.
Инавко тяжело вздохнул и поднялся. В саду ему оставаться не хотелось. Да и шутка ли – бежать от судьбы, прятаться, надеясь, что обойдет стороной. Нет уж – лучше принять, а то собственные мысли расцарапают душу и заставят закопаться под цветочный покров. Прямиком к умершим.
* * *
За пределами сада вечерело. Мгла клубилась в кронах и скалилась, готовясь напасть. Чар-птица испуганно охала, но продолжала лететь вслед за ним. Порой она цеплялась когтями за кафтан, и Инавко слышал, как стучало ее сердце.
– Не передумала? – он изо всех сил пытался не оборачиваться.
– Нет, – отзывалась птица. В чаще ее голос казался чуть глухим, хрипловатым, а может, она слишком перепугалась.
Инавко чувствовал себя странно. Внутри смешивались тоска, любопытство и разочарование. Он надеялся увидеть если не древнего полубога, то хотя бы его помощницу, великое и мудрое создание, которое и рядом не стояло с церковниками. А получил испуганную птичку, что перебирала крыльями сзади и боялась свернуть с тропы.
А сад? Яблоневый, точно из рассказов святого батюшки, оказался Иномирьем, чья сила держалась на крови и костях. И попал туда не герой-воин, не премудрый старец, а он, полоумный Инавко, который не должен был заходить за околицу. Не его это место, ох, не его. И путь – тоже.
Инавко никогда не стремился проявить себя, показать «силушку» или удивить царских гостей разумом да шутками-прибаутками. Зачем? Ему хватало летописей, берестяных грамот и рассказов. Да и в слухах он находил любопытные задумы, из которых можно было выплести дивную историю. Надуманную, да, но забавную.
А тут – целое дело, которое удалось. Прошел обряд, чащу, мглистое море, чар-птица сама далась в руки, даже убеждать не пришлось. И что же он теперь – великий витязь? Человек, о котором сложат песнь? Достойный сын? Э, не-ет, все тот же Инавко. Поглядят, почешут бороды и скажут, мол, раздобыл то ли благодаря удаче, то ли обманом.
Слева мелькнула звериная тень. Он покосился на пояс и пожалел, что не спросил про оружие. Побоялся разгневать мавок и Стража. А зря. Что, если нападет волк? Птица-то улетит в сад, а он попытается отбиться хоть веткой, лишь бы доказать себе: не трус, не мальчишка-зайчишка, что дрожит перед порождениями леса.
Тень меж тем выпрыгнула из кустов и встала на тропе. Инавко побледнел: он узнал ее и сразу понял, что не сможет убить. Да и как – железом мглу не перерубишь.
– Ч-чего тебе? – Он сглотнул ком в горле и сжал руки, призывая на помощь все силы. Лишь бы не выказывать страха, не дрожать, оставаться спокойным. Это ведь тень, его собственная. Она не может причинить вреда. Никак не может.
– Жуть! – ахнула чар-птица и прильнула к спине. – Что это?
Тень глухо зарычала и скакнула вперед. Пересилив себя, Инавко оттолкнул птицу и раскинул руки. Он знал: это лишь лоскуток. Стоит коснуться – и…
«Сшивать больно и тяжело. У меня выступает пот от такого долгого дела, царевич. – Чей-то голос пронзил голову. – Впрочем, тебе покажется, что прошел всего лишь миг. Пусть так. Но не заставляй меня больше подправлять твою душу, а то ведь придется, – цокнули языком, – отправить к тебе сестру с серпом в руках».
Звериный рык и человеческий крик сплелись в одно целое. Неведомая сила обвилась вокруг сердца и сделала его цельным. Как странно, он ведь почти позабыл! Резал с ослепляющей болью, отлеживался долго, а потом перестал замечать, что чего-то не хватает.
А она вот, родимая, выслеживала, тянулась, хотела вернуться, потому что тени без души, без человеческого тела – ну никак.
Когда боль схлынула, Инавко открыл глаза и понял, что лежит на земле. Рядом стояла испуганная чар-птица и переводила взгляд с его лица на… волка? Нет-нет, то был не зверь, а тень, только теперь, пришитая заново, она не выглядела человечьей – припадала на четыре лапы, скалилась и смотрела будто бы с любопытством.
– Вот почему ты прошел в Иномирье, – охнула чар-птица. – Эх, царевич, стоило ли оно того?
– Сама позвала, – буркнул он. – Могла бы и так пропустить.
– Не могла, – она тяжело вздохнула и коснулась крылом кудрей Инавка, словно утешая. – С человечьей грязью в наши земли не ступают. Это не мой наказ. И не моих сестер.
– Ведунья сказала, что ты ее боишься. – Он провел рукой по крылу и улыбнулся. Ну точно как цветочное покрывало! Хорошо хоть без загубленных душ.
– Земли боятся. – Чар-птица сложила крылья и отвернулась. – Ты можешь идти дальше?
Расспрашивать о большем Инавко не стал – не время и не место. Если они доберутся до терема, то смогут и отдохнуть, и наговориться вдоволь. Конечно, были в его душе сомнения, что царь накажет посадить птицу в клетку или кинет самого Инавка в поруб за то, что попытался прыгнуть выше братьев. Ну да ничего, как-нибудь переживет.
Темнело в чаще быстро – и лучины не прошло, как Хорс закатился за деревья и спрятался у земного края, едва-едва рассыпая по небу алые всполохи. Инавко с удивлением заметил, что трава не стала чернее, деревья – тоже, а из-за кустов виднелись очи чащобной нечисти.
– Ночью лес остается лесом, – промолвила чар-птица. – Теперь, царевич, ты это видишь?
– Откуда ты знаешь? – удивился он.
– Твои очи тоже пылают.
Что ж, недолго ему оставаться в тереме. Лучше убираться сразу, как только покажется отцу. Нерадивого сына царь мог бы еще стерпеть, но чудище в людском обличье – вряд ли.
IV
Так и вышло. Отец, кусая губы, смотрел на Инавка со злостью и удивлением, а мать и вовсе опустила взгляд. Бояре и купцы любовались чар-птицей, что прыгала с