Сказки печали и радости - Дарина Александровна Стрельченко
Грянул гром, засверкали молнии, такой дождь пошел, что ни избушки не стало видно, ни конюшни, ни крыльца, ни яги. Схватила Марья Ивана за руку – холодную, вялую. Зазвенел в струях дождя меч. Засвистело, заахало… Глянуло мокрое солнце, и стих дождь вмиг. Оказались они возле Марьиной избы: брошенной, заросшей. Сверкает солнышко в дождевых каплях, бегут тучи, стелет мягким маревом по земле. Тепло всюду, раскрываются цветы ласковые, шелко́вые. Кличут в вышине журавли, а внизу ярмарка шумит у самой горы.
Робко улыбнулась Марья, сама не веря:
– Иванушка… Вот и все, выходит?.. Станем наконец жить спокойно…
Тяжело Иван поднял голову, глянул молча на Марью.
– Пойдем домой. Печь затоплю, умыться надо с дороги…
Вошел Иван в избу, ни слова не говоря.
– Калач масляный медовый испеку, наварю каши…
Качалась лозовая птица под потолком, слабее звучал голос. Наконец зазвенел беспомощно:
– Иванушка! Да что с тобою?
– Права яга: убил я зверя, и сам за то зверем обращусь, как Кощей. Не хочу боли тебе причинять!
Стряхнул ее руку. Пошел медленно вглубь горниц.
– Иван!
Отворил тяжелую дверь. Повисла на его руке Марья:
– Иван! Не смей! Не смей уходить!
Зашел в темную горницу, в которой Кощей десять лет провел. Оттолкнул Марью. Крикнул с болью:
– Сколько горя уж ты вынесла, Марья, не хочу еще добавлять!
И задвинул дверь.
Затих камень.
Зазвенела цепь.
Марья села у двери, задрожала. Стянула рубаху на груди. А потом поднялась резко.
– Не верю в проклятия я!
Распустила огненный цветок на ладони.
– Мало ли что старуха темная наболтала! Мало ли что духи лесные нашептали! Не верю я им, Иван!
Прижала цветок, что было сил, к камню. Камень леденил ладонь, царапал; цветок жег. Но Марья вдавила только глубже, и пошел по каменным жилам жар, засияло золото, топя камень.
– И ты не верь, Иван!
Плача, потек камень, открывая дальнюю горницу.
– Довольно проклятиями мучились! Довольно слухам верили! Хватит! Те долго и счастливо живут, кто сами за себя в ответе, кто сами жизнь свою живут, без оглядки. В горе запереться да оплакивать, что могло, да что не могло быть, – пустое дело, черное да дурное! А проклятия только те сбываются, которым сам веришь!
Бросилась Марья к Ивану. Взяла его под руку, повела прочь.
– Ты, один ты решаешь, верить в слухи, в сказки да в пророчества – или нет. Я не верю – и ты не верь, Иван!
Вела его по цветным сукнам, по теплым половицам туда, где звенели стекла особые, где сиял лес и светился уже рассвет. А позади грохотал камень, засыпая навеки дальнюю горницу, страшную темницу.
– Марья… душа моя…
– Пойдем, Иван. Пойдем жить счастливо.
Диана Чайковская
Золото, сплетенное во мгле
По мотивам сказки «Иван Царевич и Серый Волк»
Пролог
Дивный запах яблонь манил все глубже в сад. Инавко бежал, цепляясь за ветки, по которым вились белоснежные цветы. Остановиться бы, замереть, полюбоваться – но нельзя. Иначе не успеет – стихнет медовая песнь, что разливалась за деревьями.
Ну точно – сглазил! Стоило об этом подумать, как птица умолкла. А через миг вспорхнула. Инавко успел лишь разглядеть переливающийся золотом хвост.
Не успел. Снова.
Ярилины лучи багровыми всполохами стелились по светлице. Он открыл глаза и с досады стукнул кулаком по постели. В который раз? Один и тот же сон. Яблоневый сад и чаро-птица, что звала к себе, но в последний миг срывалась и улетала прочь, оставляя в душе тоску и скорбь.
Инавко тяжело вздохнул и потянулся, готовясь встречать очередной весенний день. Солнце ласкало цветущие яблони, по двору бегали сенные девки вместе со служками. Чумазые дети помогали матерям. Жизнь текла бурной рекой. Жаль, мимо него.
Царь не жаловал младшего сына – еще с тех пор, как он мальчишкой свалился с коня и не смог поднять меч. Его братья с детства состязались меж собой, вынуждали тетиву стонать – а Инавко закапывался в берестяные грамоты и запоминал все, что писали и говорили.
– Не от мира ты сего, – охала нянюшка, всеми правдами и неправдами пытаясь затащить его в церковь на заутреню.
Инавко мрачно глядел на нее из-под отросших прядей, а после уходил к себе. Что с него взять, глупца?
Оттого он почти не показывался, прячась по углам, полным кривых, еле выцарапанных на бересте букв, разных резов, что переплетались и становились настоящей ворожбой. Той, что раньше кипела на капищах.
Иногда сердце охватывала черная тоска. Весной-то в тереме не усидишь – всякому хотелось пробежаться по зеленой траве, по следам Лели, наплести венков из дивных первоцветов и затаиться в глубине яблоневого сада, что раскинулся за царским теремом и манил всех, от чернющего мальчонки до бояр.
«То ли кровь на снегу, – Инавко поневоле залюбовался россыпью отблесков, – то ли поцелуй Ярилы и Лели».
Свет лизнул щеку и ослепил, заставив на миг прикрыть глаза. Он тут же протер их, бросил взгляд в окно – и ахнул от удивления: на верхушке яблони сияло перо чаро-птицы.
Сердце застучало быстрее. Первая мысль: «Как?!» Неужели она явилась в их сад? Неужели ему удастся увидеть, коснуться…
От волнения Инавко чуть не сорвался вниз. К счастью, обошлось – вовремя схватился за узорчатые ставни. Сенные девки ничего не заметили, да и не до того им было – царь-батюшка вот-вот проснется, а значит, нужно наготовить еды и натопить так, чтобы доставало аж до светлиц и смотрилен.
Сияние померкло. Перо задрожало, взвилось и смольным дымом потянулось в обиталище Перуна, оставив Инавко наедине с досадой, что стала больше и сильнее.
И не только его, как оказалось позже.
I
Было у царя три сына, и все услышали ее зов. Инавка отпустили легко, что с него взять-то? Посмеялись только, мол, куда ты, глупец, лезешь – не усидишь, небось, на коне и дня. Старших нянюшки слезами-мольбами уговаривали остаться, да те не послушались – отправились сперва к столичному ведуну, чтобы путь подсказал, а после – дальше.
Инавко даже не стал заглядывать в его горницу – знал, что тот за монету скажет что угодно и еще приврет. Не-ет уж, спасибо на добром слове. Сам он сунулся в самое сердце ворожбы – дальний лес, обрамлявший деревни. Древние дубы высились
