Сказки печали и радости - Дарина Александровна Стрельченко

– Не тревожься, Марьюшка.

Подхватил на руки, занес во дворец.

– Виноват я перед тобой: не уследил, не удержал.

Руки-други поднесли сухую рубаху, мягкие чеботы, принялись расплетать косы. Кощей взял гребень, опустился рядом. Провел гребнем по Марьиным волосам.

– Но теперь все по-другому будет.

Уложил в постель; руки-други взбивали перину. Кощей щелкнул пальцами, отослал их; вылетели вон руки-други. Погасли свечи, и только глаза Кощея остались гореть.

– Тяжко было в горе́ десять лет, а без тебя еще тяжелей. Но никто тебя больше у меня не отнимет.

Обернулся волком и лег у постели.

* * *

Снова Марья забыла Ивана, убаюканная песней; снова чудилось, что ни избы одинокой не было, ни темной горницы, ни балагана на ярмарке, ни Ивана, Константинова сына. А были снежные вечера и птица в руках. Трещала лучина, тени плясали, и учил Кощей Марью играть на скрыпке:

– Вот так руку держи, словно яблоко у тебя в ней или птица.

А сам распахивал ладонь, и взлетали с нее шумные золотые птахи. Смеялась Марья, играла скрыпка. Утомленно, нежно да жадно глядел Кощей.

Однажды попросила Марья, сжавшись:

– Надо бы мне Ивана проведать…

– Надо – так иди, – ответил Кощей. На костяную ладонь скакнуло яблоко – зеленое, наливное. – Только ежели уйдешь, больше не возвращайся.

Яблоко сморщилось, пошло точками.

– Я ведь не пленница твоя. Я проведать только… – сглотнув, молвила Марья.

– Так и я не чулан, чтоб заглядывать, как яблочки кончились, – криво улыбнулся Кощей. Смял яблоко в ладони. – Не пленница ты моя, но хочу я, чтоб поняла ты, как горько мне в горе было.

Марья встала. Рукава закатала, пояс затянула. Сказала хмуро:

– Сам ведь себя запер.

– Чтоб с тобой ничего дурного не вышло!

– А мне только хуже сделал! Тяжело тебе было – а мне, думаешь, сладко жилось?

– Марьюшка, не гневись.

Марья не ответила, пошла к дверям.

– Уйдешь, значит? – поднял брови Кощей. – Ну, уходи. Только я-то все ж думал, ты меня любишь…

Марья накинула летник, надела сапоги. Толкнула дверь – не поддается. Поглядела, как смотрит на нее Кощей любопытно и удивленно. Вернулась в свою горницу, распахнула окно, выбралась на двор да побежала к лесу. Ветер развевал косы, сушил слезы. Встретила Марья ауку, велела донести с ветром:

– Не оттого ухожу, что не люб ты мне, а для того, чтоб одумался. Не пленница я твоя, станешь неволить – навек потеряешь!

А по лесу навстречу уж бежит Иван. Увидел ее, прислонился к стволу березы. Сказал обессиленно:

– Дом не дом без тебя, Марья. Ходил я к ведунам, к толмачам, спрашивал, как извести Кощея проклятого. Боится он тебя потерять, черные огни у него в прошлом прячутся…

Марья бросилась Ивану на грудь. Хотела крикнуть:

– Укрой! Защити от Кощея да от беспамятства! – Но сама понимала: не противник Иван Кощею, темному колдуну.

Заухал ветер, и яблоня закачалась средь поляны. Дикие яблоки обернулись сморщенными черепками, осы́пались грудой на землю, прилетели во́роны, принялись выклевывать из глазниц мякоть.

– Это от него весточка… Пойдем домой, Иван! – Схватила Ивана за руку и побежала подальше от Кощеева дворца.

Пусто было в избе, тихо, выметено, прохладно – словно не уходила никуда. Как уснул Иван, выбралась простоволосая Марья на крыльцо. В свете месяца увидала, что серебрятся пряди – совсем как у Кощея. Обхватила себя руками, закручинилась, вспоминая. А месяц тут как тут:

– Давно Агнешки ты не видела, Марья. Забыла, думаешь, она про тебя?

– Иван теперь сам на торг ходит. На что ей приходить? – возразила Марья.

– Не-ет, не забыла про тебя Агнешка! – протянули лесавки. – А про Ивана тем паче помнит: привечает его, на торгу встречает, до опушки провожает. А бывает, и в лесок с ним заходит…

– Отступитесь! – крикнула Марья.

Вскочила, замотала головой. Ломило лоб, холодно было и страшно. Бросалась Марья к Ивану в светелку, но вырос посреди избы лес, и летела она по тропам, а следом гнались не то волки, не то лисы, не то всадники на гнедых конях, а не то собственные ее мысли, которые острей любой сабли режут.

Вместо светелки, где спал Иван, вывели Марью всадники к дальней горнице. Прислонилась Марья к камню, уткнулась лбом. Молила со слезами:

– Забудь меня, Кощей… Дай мне хоть годок, хоть денек пожить, меж вами не разрываясь. Отпусти…

Молчал камень.

* * *

Шли дни, ложились красной да золотой нитью по рушнику. Если б не страх, что вернется Кощей, лучше бы и не было жизни.

Стоя рядом с Марьей у озера, Иван молча вглядывался в ее истаявшую фигурку, побледневшее лицо. Уходил в деревню, выменивал у зелейницы на пшено, на медовые груши целебные травы. Отвар готовил, давал Марье по вечерам в широкой канопке. Ни разу не заговорил о Кощее, ни словом не напомнил. Лишь однажды, когда проснулась Марья с криком среди ночи, шепнул зло:

– Тянет он из тебя силы, колдун черный!

Как-то подметала Марья двор, увидала алый сарафан за березой. Вскинулась, хотела было позвать Агнешку… Но тут же кафтан Иванов мелькнул совсем рядом, да оба скрылись. Пальцы впились в веник, заплясала перед глазами темная вьюга. Неужто правду месяц об Агнешке сказывал? Зачем же тогда Иван ее, Марью, забрал от Кощея, зачем искал?

– А ведь мог бы счастливо с нею жить, – прошелестел ветер.

– Мается поди, что тебя оставляет, – подхватили богинки, нанизывая густые тучи на верхушки елей.

Поднялся из берез свист:

– Не даешь ты ему жить покойно. Запутала его. Себя запутала и Ивана втянула, а он чем виноват?

– Марья-Марья, Чудомилова дочь, уходи в ночь, – заухали совы.

Почудилось, опять запела Кощеева скрыпка. Марья бросила веник, зажала уши, привалилась к теплым бревнам, так и стояла, пока не вернулся Иван – веселый, с лукошком.

– Гляди, Агнешка что принесла. А я ей кувшины твои в обмен отдал.

Увидал Марьино лицо, опустил лукошко в траву, отнял ее руки от ушей, прижал к себе.

– Что такое, душа моя?

Столько было ласки в голосе, столько тревоги, что не выдержала Марья.

– Уйду я… Мешаю тебе, Иван… А ты с Агнешкой счастлив будешь, и батюшка с матушкой обратно примут…

– Да кто ж его примет обратно, – захохотал баечник. – С ведьмой сколько годков знался! Не больно-то его привечают в деревне, а все из-за тебя, Ма-арьюшка!

Протянул баечник это «Ма-арьюшка», подсластил, подмаслил, словно Кощей сказал. Марья вырвалась из Ивановых рук:

– Отпусти! А то ведь явится… явится за тобою! Слышишь, ели трещат? Это он