Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - Вильгельм фон Штернбург

Ремарк сам поставил на кон свою карьеру, успешную и с обеспеченным будущим. Он понимал, что заключение договора с Ульштейном должно повлечь за собой расторжение договора с Шерлем. Конечно, он не пошел бы ко дну в случае неуспеха, Ульштейн имел немало интересных газет, в одной из которых он нашел бы прибежище, и в этом отношении договор отчасти страховал его. А вот вновь сделать «перебежчика» после провала его опуса редактором газеты или журнала, — на это «Шерль» едва ли бы пошел. И решимость Ремарка все-таки рискнуть говорит, пожалуй, о том, что он в свой успех верил.

Что делает книгу успешной, особенно если автор ее никому не известен? Это всегда будет тайной, ибо рынок управляем лишь до известной степени, а читатель в своих предпочтениях своенравен. И тем не менее подвержен, как и любой другой покупатель, воздействию законов, управляющих психологией масс. Хороший маркетинг может обеспечить спрос и на художественный продукт. Правда, много чего должно соединиться, чтобы опус новичка в искусстве слова стал бестселлером. В случае с романом «На Западном фронте без перемен» карты легли самым счастливым образом, не без того, однако, чтобы их слегка не потасовала умелая рука.

Своим повествованием о жизни простого «солдата» на фронте Ремарк затронул душевные струны тысяч и тысяч немцев, большей частью знавших войну по собственному опыту. В отличие от националистически настроенных авторов тривиальных военных романов он писал о боях, страданиях и смертях, лишив их героического ореола. Категорически отказавшись в предисловии от каких-либо политических оценок, он предоставил читателям, подвергавшимся в эти годы со всех сторон массированной идеологической обработке, право судить о войне самим. Нежелание автора следовать литературным канонам, обиходный язык и непричесанные мысли героев, что было тогда внове и неожиданно, сделали роман привлекательным и для людей, редко покупающих книги.

«Ульштейн» подкрепил все это мощной рекламой, в которой правда была умело перемешана с вымыслом. Автор принял условия игры. Политическая агитация завершила дело. Роман пошел. Нет более важной предпосылки успеха, чем сам успех.

За два дня до публикации, в номере от 8 ноября 1928 года, редакция «Фоссише цайтунг» начинает настраивать своих читателей на восприятие истории, которая будет печататься в продолжениях. Текст обращения поставлен на первую полосу, исполнен пафоса и необычайно длинен, что уже свидетельствует о неуверенности и сомнениях хозяев концерна. Они взывают к чувствам, стремятся пробудить эмоции, обращаются к бывшим фронтовикам напрямую, расхваливают роман не как новинку, а как «жизнь, прожитую не зря», как «первый настоящий памятник Неизвестному солдату», как «произведение, которое на странице за страницей производит впечатление глубоко волнующей достоверности», как «книгу без тенденции».

Автор изображается в этом тексте как наивный самоучка, как представитель поколения, которое истекало кровью в окопах большой войны, как выживший в ней и нарушивший, наконец, обет молчания. Этому человеку надо просто верить, он ничем себя не запятнал, ему чуждо интеллектуальное хитроумие, он целых десять лет томился под гнетом пережитого, пока не решил облегчить себе душу. «Эрих Мария Ремарк, по профессии вовсе не писатель, ему чуть за тридцать (!), пару месяцев назад он ощутил вдруг неодолимое желание облечь в слова, изобразить и преодолеть в себе то, что случилось с ним и его школьными товарищами, целым классом жадных до жизни юношей, ни один из которых домой не вернулся».

Потенциального читателя умело заманивают в свои объятия, рисуя возвышенный портрет всеми забытого, оставленного наедине со своими переживаниями фронтовика. Ибо они «стиснули зубы и молчали. Зачем было что-то говорить, когда вокруг безостановочно творилось зло. Их бы не услышали и не поняли. А когда все закончилось, они были людьми усталыми, измотанными, с потухшим взором и одним-единственным желанием — вытравить страшные картины из памяти». И вот один из них приходит в «Фоссише цайтунг» с рассказом о том, что пережил он сам и что пережили его товарищи, приносит в газету повесть о их судьбах. Редакция давит на душевные струны, растрогана сама, но держит нос по ветру.

Конечно, не трудно понять, какую цель преследовали люди Ульштейна, прибегая к таким трактовкам. Прежде всего с самого начала не допустить, чтобы в тексте можно было обнаружить политические суждения и оценки. Страна была расколота, и никак не хотелось отказываться от читателей из буржуазно-правого лагеря; наоборот, крайне желателен был их приток. Опытные маркетологи знают, что имидж определенных продуктов создается не игрой цен и не красотой дизайна, но энергичным превращением продавца и покупателя в сообщников. Волшебными при продаже романа «На Западном фронте без перемен» стали слова «доверие и солидарность между автором и читателем». Прибыль отвергалась со всеми признаками презрения: «“Фоссише цайтунг” считает своим долгом представить общественности в эти ноябрьские дни мощное и правдивое произведение, напоминая тем самым о тех днях, когда рушились старые формы бытия и в муках рождалась новая жизнь». (Газета начала печатать роман в канун 10-й годовщины заключения Компьенского перемирия и 14-й годовщины «Дня Лангемарка»[34]. — В. Ш.)

Не забывая подчеркивать свой альтруизм, издательство пристально следило за тем, что происходило в текущей политике. Ульштейн стремился избежать любого действия, которое могло бы быть истолковано как поддержка той или иной политической позиции. Осенью 1928 года в рейхстаге велись ожесточенные споры вокруг строительства броненосца типа «А». Коммунисты добились проведения плебисцита, который только подлил масла в огонь. Рейтинг упал прежде всего у социал-демократов, их министры и фракция не смогли договориться о единой позиции по этому «военному» вопросу. Заметная радикализация произошла в стане правых буржуазных националистов: главой партии был избран Альфред Гугенберг. Все зримее проступали очертания того пути, который приведет республику к гибели.

Страну лихорадило, и хозяева концернов «Ульштейн» и «Моссе» навострили уши. А вскоре, опасаясь за свое состояние, проявляя откровенную трусость и безволие, попытались встать над схваткой. Давление на редакции газет росло, принципалы больше не желали читать в них четкие политические высказывания. Года через два это приведет к тому, что владельцы-евреи не захотят видеть в стенах своих домов рядовых сотрудников той же национальности. Георг Бернхард, возглавлявший «Фоссише цайтунг» до 1930 года, напишет позднее, став эмигрантом: «Приобретая все более зримые черты, эта позиция буржуазных газет способствовала ускорению распада республиканских партий... И вина их не становится меньше по той причине, что они, сами того не желая, стали в конце концов собственными могильщиками». Можно по крайней мере предположить, что в издательском доме «Ульштейн» эта позиция ощущалась как тенденция уже в те дни