Война - Всеволод Витальевич Вишневский

кончился. Небольсин, прощаясь, подал командиру корабля руку, но тут же отнял ее и снял перчатку. Перчатка — о потрясенье! — была грязновата. Грязновата рт прикосновения к, очевидно, недостаточно чистым частям корабля-е! Да-с! Небольсин снял перед командиром перчатку. Мрачно на него посмотрев — дескать, извольте-с видеть-с, грязная, — он вежливо извинился: «Прошу прощения… Замарался…» А командир стоял красный, как помидор… Убил, прямо убил его адмирал, при всех убил таким манером.

Так чтоб не было таких вещей! И на корабле идет драйка.

Беспокойство только по части четвертой кочегарной роты. Командир ее — инженер-механик Климов — всегда говорил:

— Не мое дело возиться с ротой, мое дело машины, а с ротой пусть возится фельдфебель.

Так оно и было: возился с ротой фельдфебель. Но стало известно, что Небольсин на флагмане заявил:

— Гс-да офицеры, я требую от вас знания вверенных вам людей и попечения о них личного…

Все знали, что Небольсин в гневе срывался и с молодыми офицерами был вспыльчив, несдержан и груб.

Инженер-механику Климову — это нож в сердце. Но служба есть служба. Небольсин требует, чтобы знали имена, отчества и фамилии всех нижних чинов; состояние, звание, происхождение, семейное положение… А в роте двести пятнадцать кочегаров: разные Наливайки, Подопригоры, и все на одно лицо. Как быть? Что придумать?

День приближался. Ротные днями ходили перед строем своих рот.

— Ты будешь Тихон Задуваев?

— Так точно, васокродь, Семен Захватаев.

Вежливо надо отвечать, уметь надо.

— Да, да… А ты… не ты, а ты, ну, третий с левого фланга… Ты холостой?

— Так точно, васокроды.

— А имя и фамилия?

— Никифор Онипко.

Онипко, Онипко — холостой. Так. Холостой… Да… Приметы, а, черт! — лица у всех простые, молодые, зачем таких берут — всех одинаковых…

Господа офицеры изучают матросов, «сближаются», так сказать.

За обедом в кают-компании кто-то спросил инженер-механика:

— Пушистый, ну как? Вызубрил?

Климов лысый, как ладонь, улыбается:

— У меня порядок!

— Серьезно?

— Знаю всю роту наизусть. Не даю ни одного неточного ответа. «Систему Небольсина» одолел!

— Шутишь, пушистый. Это немыслимо.

— Parole d'honeur![55]

День инспекторского смотра наступил.

К парадно убранному[56] трапу корабля подвалил начальник бригады. Глядел испытующе — увидим, мол, увидим.

Приветствие нескольких сот матросских глоток спугнуло чаек…

Небольсин остановился перед второй ротой и приказал одному матросу:

— Два шага вперед.

Щелкнули каблуки.

— Как зовут?

— Николай Герасименко, ваш-дит-ство!

— Сними, Герасименко, сапог с левой ноги.

Снял матрос сапог и стоит. Мало ли чудит начальство, дело ихнее — а мы исполняй да помалкивай.

— Покажи левую ногу, Герасименко.

Показал. Обернулся Небольсин к ротному командиру:

— Лейтенант, почему у вверенного вам матроса Герасименко дырка на носке левой ноги?

Пролепетал что-то лейтенант. Небольсин кивнул флаг-секретарю, который тут же сей факт занес в блокнот с золотым обрезом.

Так. Пошел адмирал дальше, к четвертой роте. «Пронеси, господи, пронеси, господи…» — боятся все за инженер-механика. Стал Небольсин перед ротой Климова. В упор, не мигая, уставились на адмирала кочегары. Небольсин поглядел на ротного инженер-механика Климова, потом на шеренгу кочегаров, потом снова на ротного. Тот стоял почтительно — независимый, крепкий, лысый, блестящий. Небольсин подозвал одного из матросов:

— Выйди. Два шага вперед. Имя, фамилия?

— Герасим Кара.

Небольсин обернулся к ротному:

— Женат или холост?

— Женат, ваше превосходительство.

— Дети у него есть?

— Двое, ваше превосходительство.

— Отлично. Стань на место, ты… ну, как?..

— Осипенко Иван, ваше превосходительство, — подсказывает Климов.

И что ни вызов — чеканит ротный, сколько детей, кто женат, кто холост. Небольсин проверил, как одеты кочегары. Свежесть, мылом пахнут, пансион-с! Ни пылинки угольной! У одного только дырка у внутреннего шва брюк.

— Крысы, ваше превосходительство, но меры приняты и их не будет.

Небольсин доволен, благодарит Климова:

— Прекрасная рота. Молодчаги! Очень, очень доволен. Рекомендовал бы всем такой порядок, истинно флотская налаженность!

Адмирал нашел корабль в приличном виде — особенно уж хороша была четвертая рота. Уходя, даже изволил улыбаться.

Инженер-механику прохода нет.

— Пушистый, что за волшебство?

— Помилуйте, просто знание дела.

И щурит глаз.

— Знанье чего?

— Дела.

— Пушистый, расскажи.

— Очень просто. Мыло купил за свой счет — чистота! Поставил в первую шеренгу женатых, во вторую холостых.

— Ах ты! А число детей?

— Ну, боже мой, — просто! У каждого подогнуты пальцы по числу bébés! Voilá![57]

***

Команда поужинала и выпила вечернюю порцию водки. Сегодня кончается месяц — идет подсчет питого и непитого. Если не пито — на руки восемь копеек за чарку в день… За месяц — два рубля сорок копеек. И в рапортах отмечается, что матросы, как то показывают раздаточные ведомости, отвыкают от пристрастия к вину, сберегая деньги на различные мелкие нужды.

Часть матросов сегодня увольняется на берег. Те, которым не. черед на берег, готовятся к «корабельным радостям». Вахтенный начальник дает команду. Ее давно уже не было, но сегодня ее дают:

— Палубные старшины, по местам, желающие разрешается взять большие чемоданы!

Большие чемоданы! Отрада! Позволение пересмотреть чемоданы — редкость. Позволение впервые за долгие дни дает каждому право и возможность уйти на час в свой собственный мир. Никогда не наскучит матросу, тихо усевшись, перебирать содержимое своего парусинового чемодана.

Матросы медленно выкладывают все, что есть в чемоданах, оглядывая, перетряхивая, обдувая каждую вещь и любуясь ею, как только что купленной. Как хорошо потрогать свои вещи, к которым матрос не имеет права прикоснуться без особого разрешения, разложить форму первого срока[58], посмотреть на фотографии родных, перебирать купленные во время плаваний яркие олеографии и, наконец, вытащить письма, сто раз читанные, и в сотый раз умиленно их перечитать… Какое это счастье!

Посмотреть на любимые картинки, вырезанные из журналов, или на открытки с красивыми головками… Какая это радость! И матросы молча наслаждаются, перебирая любимые вещи, целиком углубясь в тихое их созерцание.

Начальство справедливо полагает, что смотреть большие чемоданы — для команды источник неисчерпаемых развлечений. Начальство справедливо рассуждает: нижнему чину обязанностей, налагаемых на него по службе, недостаточно для наполнения всего дня. Поэтому допустимо изредка заполнить их свободные часы спасительньим и нравственным занятием, коим и является пересмотр больших чемоданов. Здесь совмещается с чисто умственным развлечением и сердечное волнение, ибо вид хранимого письма с родительским благословением облегчает разлуку и способствует хотя бы мысленному приобщению к семейным радостям. Часто же разрешать не следует — создастся привычка, и удовольствие умалится. Вообще начальство знает «много мудрых и неоспоримых вещей».

***

Часть команды сегодня увольняют на берег.

Дудки:

«Гуляющие, во фронт!»

Отправляющиеся на берег нащупывают в карманах деньги для покупок, спрятанные в платках или