Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - Вильгельм фон Штернбург

крупных промышленников, националистически настроенных членов массовых организаций не устраивал консенсус, который был все-таки достигнут в первые два года после революции. Призыв к установлению независимой от парламента власти находил отклик у все большего числа сторонников авторитаризма. Как ни странно, но символом словесной войны стала война настоящая, первая мировая. Если правые видели в ней великое испытание, выпавшее на долю Германии и выдержанное ее армией с «достоинством и героизмом», то левые и буржуазные либералы в большинстве своем осуждали ее, видя в ней бессмысленное жертвоприношение. Поэтому центральным вопросом в споре вокруг произведения Ремарка был вопрос о «правде». (Заметим, что этот критерий вообще был главным при оценке антивоенной литературы в веймарские годы.) Критиков не устраивало прежде всего то, как изображался в романе рядовой немецкий солдат. За возгласами возмущения скрывались, однако, вещи гораздо более серьезного порядка: ярые сторонники перевооружения вермахта и пересмотра Версальского договора понимали, что огромный интерес к роману препятствует достижению их целей, бросая на них негативный отсвет. Германия, полагали они, должна была исполниться духом предвоенного 1914 года и вновь сосредоточить все усилия на том, чтобы стать ведущей европейской державой, используя для этого, в случае необходимости, и военные средства. 30 марта 1930 года словесным баталиям был положен конец, хотя факт этот был осознан не всеми и не сразу: бывший фронтовой офицер Генрих Брюнинг стал рейхсканцлером, на смену одному «президиальному кабинету» спешил другой, и выкорчевывание парламентской демократии шло полным ходом. Затем пришел Гитлер, и уже через шесть лет Германия ввергла большую часть мира в новую войну.

Книга Ремарка, считали воинствующие антидемократы, ослабляла «боевой дух» немцев, ее появление было на руку тем, кто защищал республику. Что ж, это действительно было так, тем более что борьба за выживание республики приобрела новое качество. В августе 1928 года был заключен пакт Бриана — Келлога об отказе от войны в качестве орудия национальной политики. Среди стран-подписантов была и Германия. Приветствуя план Янга, который предусматривал более благоприятные условия выплаты репараций, Густав Штреземан доказывал, что умеренная политика возглавляемого им министерства иностранных дел была успешной. После почти пяти лет отсутствия в правящих коалициях представители СДПГ вошли в состав кабинета, который возглавил лидер этой партии Герман Мюллер. Ни одного министерского портфеля не получила в этом правительстве Немецкая национальная народная партия— к вящей досаде газетного магната Альфреда Гутенберга, который в тот момент вел за собой твердолобых консерваторов. Обстановка в стране стабилизировалась, и крайне правым не оставалось ничего иного, как развернуть кампанию против плана Янга и накалять атмосферу в публичной полемике. Для клеветнических нападок на республику, для осмеяния ее институтов правые не гнушалась никакими средствами. Громкий резонанс, вызванный новым антивоенным романом, должен был показаться им даром небес.

«Фёлькишер беобахтер», например, 16 февраля 1929 года в свойственной правым радикалам манере выразил эмоции, которые вызывала книга у крупной буржуазии: «Для всех настоящих фронтовиков, свято хранящих воспоминания о великой войне в своем сердце, этот роман подобен пощечине. Ибо война не сокрушила их, напротив, она стала для них чистилищем». Показательна и фраза из официального военного журнала: «“На Западном фронте без перемен” есть не что иное, как чудовищное оскорбление германской армии».

Идеологически зашоренные левые нередко тоже выступали с резкими нападками на роман. Так, коммунистическая «Роте фане» признавала, что написан он «блестяще и захватывающе», однако автор «молчит» о причинах войны. А через год коммунисты и их сторонники читали в своей собственной, хоть и зависимой от Москвы газете: «Поэтизируя гонку вооружений, Ремарк решительно отказывается обнародовать свое отношение к борьбе империалистических государств против Советского Союза... Он по праву стал любимым бардом империалистической буржуазии и ее мелкобуржуазных попутчиков». Взвешивая плюсы и минусы романа, рецензент журнала «Зоциалистише бильдунг» приходил к выводу, что книга, в которой к позорному столбу наряду с войной ставился бы и капитализм, еще не написана.

Ремарк не нашел друзей и среди пацифистов. Публично признать себя их сторонником он не хотел, слыша порой в награду за это горькие упреки. «Книга не делает из нас пацифистов, — писала обозревательница журнала «Фриденсварте», — что ж, это и не входило в намерения автора». Но «мы ждем, что Ремарк встанет в ряды борцов за мир, открыто заявит об этом и поставит свой талант на службу тому движению, которое стремится предотвратить гибель новых поколений в страшном пекле войны».

Не обошлось без критических замечаний даже в «Вельтбюне», хотя на протяжении всей дискуссии вокруг романа журнал неизменно и энергично держал сторону Ремарка. Так, автор обзора французской антивоенной литературы не скрывал своего раздражения тем, что книга Ремарка оценивалась выше, чем роман Анри Барбюса «Огонь»: «И тем не менее некоторые люди находят сегодня удовольствие в том, чтобы прославлять книгу, которая относится к войне пассивно, и противопоставлять ее той, которая бунтует против нее». А спустя пару недель Курт Тухольский напишет в журнале леволиберальной интеллигенции: «Об этой книге можно сказать разное». Заметим, что серьезной рецензии на роман в «Вельтбюне» так и не появилось.

Нельзя сказать, что роман был воспринят как пацифистский сразу же после своего появления. Поскольку Ремарк избегал прямых политических суждений и оценок, то и читатели не видели никакой антивоенной пропаганды в описании боев, канонады, бомбардировок и стоически-отчаянного поведения его героев. Отношение к роману менялось вместе с характером дискуссии вокруг него. В лагере левых интеллектуалов и левых либералов он находил растущее одобрение, в стане буржуазных националистов и правых радикалов вызывал резкое неприятие. Попав в растровый механизм времени, книга стала влиять на позицию рецензентов и читателей, меняя ее в ту или иную сторону. Кто был за книгу, считался пацифистом и критиком Первой мировой войны. Кто ее не принимал, слыл милитаристом и апологетом войны.

Литературные достоинства романа тогда мало кого интересовали. Давая ему публичную оценку, собратья по перу тоже не считали нужным скрывать свои политические взгляды, причем высказывались сплошь и рядом патетически. Бруно Франк считал чуть ли не кощунством говорить о мастерстве, с которым написано произведение, и называл его нетленным. Карл Цукмайер требовал, чтобы книга стала настольной для школьников и студентов, сотрудников газет и радио, чтобы она была в каждом читальном зале, хотя, добавлял он, и этого еще недостаточно. Вальтер фон Моло, в то время президент Прусской академии изящной словесности, стал автором выражения «Памятник неизвестному немецкому солдату». (Оно часто цитировалось и появилось на обложке вышедшего в издательстве «Ульштейн» романа.) Аксель Эггебрехт назвал Ремарка «писателем пленительной простоты». Эрнст Толлер увидел в романе «самый впечатляющий документ великой эпохи».

Рудольф Г. Биндинг,