Папа едет на море - Валентина Анатольевна Филиппенко

— У каждого свои важные вопросы. Ты уже взрослая, — сказал папа. И мы ушли с пляжа — словно мартышка и розовый фламинго.

В номере нас ждала преобразившаяся мама. Волны каштановых волос послушно обрамляли лицо ноги. Ногти аккуратной квадратной формы алели на загорелых руках. Мама вздохнула и достала гель из алоэ — скорую помощь для папиных плеч, лысины и носа. Я ушла писать записку Ивану Петровичу.

— Зачем? — Рядом вырос папа. Его кожа всасывала гель алоэ быстрее, чем он сам — манную кашу.

— Я… боюсь спросить не то. Передумать или отвлечься.

— Вот этого не надо. — Папа погладил меня по голове. — Ты как-то слишком серьезно относишься к этому. Это же игра.

Но меня так волновала судьба виолончели! Да и папа еще не знал… что случится потом.

Ужин и молнии

Охая и поправляя шершавую рубашку, малиновый папа под руку вел маму в столовую. С нами здоровались другие отдыхающие, директор пансионата и насупленный Остробородов. Дебюсси радостно завилял хвостом и проводил нас к столику.

— Но мы не будем ужинать, — ласково признался папа официанту. — Только Люда. Нам принесите чай, пожалуйста.

Иван Петрович и Василиса замахали нам из-за круглого столика, который уютно прятался под пальмами. Я вскочила и в два прыжка оказалась рядом с ними.

— Хочешь сырных шариков? — Василиса протянула мне тарелку.

Я взяла один. Горячий пахучий сыр тянулся от откушенной половинки ниточкой и выпускал довольный пар.

Ужасно вкусно!

— Я тоже хочу. — Иван Петрович разом засунул в рот горячий шарик.

— Да… кто может целиком съесть горячий сыр, тот ответит на самые трудные вопросы, — заговорщицки сказала я. Иван Петрович подмигнул мне, надул щеки, словно набрав полный рот воды: давай, мол, задавай вопрос.

Я зажмурилась. Василиса зажала уши и закрыла глаза. Иван Петрович запрокинул голову и открыл рот — чтобы шарик скорее остыл под вентилятором, который жужжал над головой.

Накажут ли Максима Шахматова за то, что он мучает виолончель?!

— Шмакшима Шмахматова? — Иван Петрович проглотил сыр. — Виолончель? — Он вздохнул и посмотрел на меня светло и ласково. — Вода всех рассудит.

Василиса, которая подсматривала за нами сквозь ресницы, радостно надкусила еще один шарик: нет-нет, она ничего не слышала. Разочарование расплавленным сыром стекало по моему лицу. Ну что это за ответ такой? Какая вода? Почему она всех рассудит?

Но Иван Петрович взглядом попросил меня не торопиться и подумать. И я ушла думать. За свой столик.

Там как раз появились овощное рагу и еще одна порция сырных шариков. Родители допивали чай и раскланивались с другими отдыхающими. Папа уступил мне место рядом с сияющей мамой и направился к круглому столику под пальмами.

Склонившись над Иваном Петровичем, он что-то быстро заговорил. На вдохе дедушки выпрямился, на выдохе — согнулся и внимательно выслушал ответ. Мы с мамой с болью проследили траекторию его руки, по привычке потянувшейся к лысине. Он хотел подумать и для этого должен был почесать голову. Но тут же отдернул от макушки руку, словно от горячей сковороды, и просто вернулся к нам.

Вид у него был немного растерянный и счастливый.

— Поехали, — сказал он маме и, только я собралась узнать, что же он спросил, сунул мне в открывшийся рот сырный шарик.

На лист фикуса за окном упала жирная капля дождя.

Серьезный суп

В этот раз в ресторан родители поехали не на кабриолете. Поэтому они совсем не промокли, когда возвращались домой под стук и шум уже разыгравшегося ливня. Я сидела в кресле с ногами и читала. Родители — немного взволнованные, едва распахнув двери и сняв туфли, — сразу включили радио.

— На город идет шторм. На все побережье, — выдохнул слова папа и снова заглотил воздух, будто нас уже накрыло водой. Радио трещало и шумело, ловя нужную волну, и наконец заговорило:

«…Безопасности жителей побережья ничто не угрожает.

Все коммунальные службы переведены в режим повышенной готовности.

Корабли уходят в открытое море, а пассажиры лайнеров эвакуируются на берег…»

— Даже не знаю, где сейчас безопасней: в море или в отеле с видом на море, — усмехнулся папа. Он явно верил не диктору, а своим глазам.

В разговор вмешалась синяя молния. Она прорезала небо и нырнула в далекие вздыбленные хребты волн.

— Ой, — сказала мама.

Родители сбивчиво рассказывали, как прошел вечер. Оказалось, ресторан в соседнем городе ждал их, битком набитый пассажирами «Осьминога». За ужином папа и мама встретили Максима Шахматова. Виолончелист сидел в окружении своих музыкантов и нервно слушал новости и управляющего рестораном. Тот родился и вырос у моря и знал все повадки и выходки погоды.

— Шторм будет сильным. Такого давно не было, с моего детства, — говорил в усы управляющий. И нервно выдергивал из усов волоски. Музыканты обменивались взглядами и снова прислушивались к выпуску новостей: «Осьминог» вместе с другими большими кораблями ушел далеко в море, и сейчас команды передавали на берег сигнал, что они живы. Но от этого становилось только тревожнее: город заполнили пассажиры «Чайки» и «Ветерка», прогулочного катера «Мир» из Анапы и неизвестно как забравшегося сюда круизного лайнера Daisy из Нидерландов. Все они искали где переночевать и волновались из-за шторма. Высокие рыжие голландцы, словно всполохи молний, мелькали в окнах и за столиками кафе и ресторанов. Их понимал только Максим Шахматов. Он вяло переводил отдельные заказы и просьбы найти свободный номер.

Папа немного говорил по-английски, так что помог заселиться в отель «Малинка» целому голландскому оркестру. Правда, перевести для них название он не смог. Только поднес пальцы к губам, как итальянец, и сделал очень довольное лицо счастливого гурмана. Голландцы переглянулись и тут же, в маленьком зале на первом этаже гостиницы, дали концерт в честь папы.

Нотный язык — международный. Поэтому скрипачи, саксофонисты и барабанщики из Нидерландов разобрались во фразе, которую папа быстро написал на салфетке. Это была его новая музыка. И от нее — свежей и чистой как вода — настроение стало улучшаться: засияли глаза уставшей хозяйки гостиницы и сбитых с толку голландцев, и даже в небе вдруг образовался просвет, в котором мелькнула звезда.

Но звезды! Родители так и не поужинали. Только перекинулись парой строгих взглядов с Шахматовым и послушали музыку. В пансионат они вернулись уже ночью. И теперь папин живот гудел и урчал чуть ли