Папа едет на море - Валентина Анатольевна Филиппенко
Первой на борт шагнула Роза. За ней — директор с тремя чемоданами, следом — мы. Близнецы считали ступеньки. К счастью, ступенек оказалось восемь. Лабрадор тоже шагнул к трапу, но его остановил администратор. «Тебе, дружок, туда нельзя», — и он отодвинул пса ногой. В глазах Дебюсси было столько надежды, что мне стало очень его жаль. Но сзади меня подталкивали близнецы. Пес остался на пирсе.
Папа нервно молчал все утро, незаметный среди других отдыхающих, и только сейчас, перед Шахматовым, будто выступил из тени. Шахматов остановил концерт одним взмахом смычка, и они с папой долго трясли друг другу руки и вглядывались в лица. Папино было бледным и усатым. Морщинки вокруг глаз и на лбу расходились ярко-белыми лучиками. Загорелое лицо Шахматова было капризным. Сам он был совсем молодым, лет двадцати, крепкий как пуфик, с блестящими кудрявыми волосами.
Официанты несли кофе. Руки папы и виолончелиста наконец разжались. Со всех сторон ударили трубы, и нас повели в ресторан, а после разместили по каютам.
Мама спросила, что беспокоит папу. Он даже не допил свой кофе — оставил загорать на палубе на две трети наполненную чашку. Папа раскладывал вещи в шкафчике в нашей каюте и ворчал:
— Виолончель… вы видели? — наконец спросил он. — Видели, как она устала? На ней же лица нет!
Мы с мамой переглянулись. Вокруг было столько воды, блеска, цветов, людей, звуков, что именно виолончель-то мы и не заметили.
— Она еле дышит, бедняжка. А ведь всего-то семь утра… — вздохнул папа и опустился в кресло.
Мы с мамой только в прошлом году узнали, что папа чувствует настроение музыкальных инструментов. Он с ними даже разговаривает. Например, как-то раз он полчаса с глазу на глаз беседовал с гитарой в нашем школьном кабинете музыки. А этой весной, услышав звуки саксофона в одном из кафе, бросил горячий, только что появившийся на тарелке чебурек и пошел разговаривать с саксофонистом. Оказывается, бедный инструмент давно пытался сказать, что у него аллергия на цитрусовые. А музыкант лез к нему целоваться после чая с лимоном.
И вот теперь папа все понял про виолончель Шахматова.
Девичьи слезы
Что же понял папа? Секунду, тут нужна предыстория.
Вы помните, мои отношения с музыкой сложились еще в раннем детстве не очень хорошо. Я могла слушать папину игру, танцевать под его музыку и восхищаться новыми пьесами. Но научиться играть самой? Нет уж, ни за что. Мне было интересно болтать с нашим старым фортепиано, разглядывать свое отражение в натертой до блеска крышке рояля или наблюдать за барабанщиками: у них так смешно напрягается лицо и летают волосы, когда они играют! Но — не более того.
На «Осьминоге» папа взял меня с собой на смотр инструментов и концертного зала. Его приветствовали музыканты вместе с Максимом Шахматовым. В руках они держали ноты — полное собрание папиных сочинений.
Чуть смущенный, папа осмотрел духовые, струнные и — мой любимый отдел — барабаны. Но виолончели среди инструментов не нашел.
— Она появится вечером, — сообщил Шахматов, покачиваясь с пятки на носок.
«Не лезьте не в свое дело», — как будто скрипели его ботинки. Папа кивнул.
С оркестром известный композитор репетировал до позднего обеда. Мы с мамой в это время гуляли по палубе. Любовались облаками. Смотрели, как бегут от борта быстрые струйки воды, заплетенные в косички. Обсуждали мой список чтения на лето.
Вдоль палубы тянулись ряды дверей и иллюминаторов. Заглядывать в чужие окна нехорошо, но в одном из них что-то нас привлекло. Мы уже сделали пару шагов вперед, но, переглянувшись, вернулись к подозрительному окну. За стеклом изгибался корпус виолончели. А на экране небольшого пучеглазого телевизора мелькал черно-белый фильм. Мы присмотрелись: это было старое кино с крошечным актером-комиком, который падал и спотыкался в музыкальном салоне, сбивая с ног пюпитры, тарелки, стулья и… виолончели. Рядом с телевизором на столике стоял аквариум: в нем лежали свежие розы, а по ним ползали огромные пауки! Вы, конечно, не поверите, но нам с мамой обеим показалось, что прекрасная виолончель Шахматова, запертая в каюте, — плачет. Так печально ложились блики на ее корпус и так горестно вздрагивали струны от поворота корабля и резкой волны.
— Это ужасно, — раздался голос горничной у нас за спиной. Она понимающе кивнула и продолжила: — И ведь это не самое страшное… Иногда бедняжка часами смотрит музыкальные шоу на центральных каналах, где поют в караоке на иностранных языках. Или слушает пластинки, на которых люди горланят в душе. А мне еще пыль с этого аквариума стирать. Ох…
На одной из своих работ папа изучал внутренних жаб. Если они заводятся внутри человека, то от музыки начинают возиться, хлюпать и квакать. Представляю, что было бы с ними, услышь они такую пластинку. Я вздрогнула. А вдруг внутренние жабы могли бы съесть этих ужасных пауков и освободить виолончель? Мама кусала губы и явно размышляла, как спасти инструмент. Тут корабль вздрогнул: матрос ударил в колокол, приглашая всех пассажиров на обед.
Да, вы абсолютно правы: поднявшись на борт, папа сразу понял, что Шахматов издевается над виолончелью.
Улыбка
К обеду накрыли овальные столы внутри столовой и на палубе, под сияющими молочной белизной тентами. Нас усадили рядом с Плёнкиным, его женой Розой и Шахматовым. Извинившись за опоздание, мы с мамой сели на свои места. Папа в этот момент открыв рот слушал виолончелиста-садиста. Тот мягко поводил руками, словно балерина, и рассказывал одну за одной смешные истории про… Дебюсси! Шахматов улыбался, глядя то на Розу, то на Плёнкина, то на папу. А теперь и на нас с мамой. Лицемер. Он будто собирал цветы по залу после концерта.
— И вот этот пушистый интриган забрался в раздевалку к девочкам и начал там отряхиваться от воды. Какой поднялся визг! Конечно, после такого никто не заметил, что Дебюсси съел новые мамины сандалии: она успокаивала моих младших сестер и смеялась.
Вмешался довольный Плёнкин: по его словам, лабрадор очень подружился с нашей семьей и везде следует за известным композитором.
— Кажется, он нашел себе новых хозяев! — несмешно пошутил директор пансионата.
Мои брови сами собой недовольно сдвинулись. Но папа глазами посылал мне знаки: «Ничего себе! Как все
