Курьер смерти - Дарья и Алексей Домбровские

Под звуки колокола он зашагал по узким городским улочкам. Никогда прежде Стась не был в Ковеле, но у него была хорошая память. Как-то он услышал, как Вера объясняла приехавшей из села тетке дорогу до своего дома. Та оказалась необыкновенно непонятливой, так что Вере пришлось несколько раз повторять подробный маршрут. На пятой попытке родственница наконец запомнила все повороты, и вот теперь Стась твердо и уверенно шел по тому же пути: с Долгой улицы, где стоял дом Яна, к «дому с тремя баранами», потом в Хлебный переулок, у часовенки – на Луцкую, ближе к берегу Турьи. Добравшись до большого ветвистого каштана, Стась свернул за угол, миновал крыльцо закрытой лавки жестянщика и вышел к неприметной двери, под которой светилась тонкая полоска. На месте.

Он остановился, приводя дыхание в порядок и оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, нет ли слежки. Взял в руку дверной молоток и чуть помедлил, собираясь с духом. В глаза бросилась вырезанная на притолоке надпись: «Двери, двери! Будьте вы заперты злому духу и вору!» Это наивное заклинание странным образом успокоило Стася. Он улыбнулся и решительно постучал несколько раз. Сперва никто не открыл. Сердце Стася билось чаще. Он не слышал шагов, но ощущал, что Вера уже стоит у двери, растерянная и не ждущая гостей. Ее тревогу он чувствовал отчетливо.

– Это я, Станислав.

За тяжелой, окованной дверью девичье сердце вспыхнуло от радости, но затем вмиг накрылось волной страха. У Стася моментально пересохло во рту: это как раз тот сложный момент, когда, благодаря Предвидению, он видел, что события могут пойти по двум совершенно разным сценариям – и лишь потому, что Вера сама не знала, как ей поступить. И Стасю стало не по себе, причем хуже, чем в партии с Курбским. Ведь сейчас на кону была его жизнь, висящая на тончайшем, невидимом волоске.

Наконец Стась ощутил, что Вера приняла решение. Едва он с облегчением выдохнул, как замок, словно нехотя, тяжело щелкнул. Дверь приоткрылась, и служанка, ухаживавшая за ним, когда он был на грани жизни и смерти, взглянула на него глазами, полными возбужденного волнения. Неверя своим глазам, она резко распахнула дверь чуть пошире. Ни слова не говоря, они бросились друг к другу, и их губы слились в страстном, пылком поцелуе, смешавшем в себе страх, волнение и признательность. Девушка на миг приникла к нему, потом обернулась, проверяя, нет ли рядом чужих, и, спохватившись, впустила Стася внутрь, тихо прикрыв дверь и задвинув засов. Внутри они снова стали целоваться, а снаружи, на улицах Ковеля, бушовали встревоженные голоса горожан, обеспокоенных тревожным колокольным звоном. Люди Курбского суетились, обшаривая заброшенные дворы и постройки, а конные отряды вылетали изо всех трех городских ворот, надеясь настичь беглеца, если он сумел ускользнуть так далеко.

#

С момента побега Стася прошла неделя. Утро выдалось теплым. После ночного морозца солнце пригрело почву, и все заволокло туманной дымкой. Стась и Вера хотели выехать из Ковеля еще до рассвета, но отъезд затянулся. Она поначалу охотно согласилась уехать со Стасем, но потом тянула с отъездом до последнего. И только когда в телегу уложили ее последние вещи, Вера сама села за возже и уверенно направила коней к городским воротам.

Они не успели отъехать далеко от города, как впереди, из глубины тумана, раздалось пение:

– В покоищи Твоем, Господи, идеже вси святии Твои упокоеваются, упокой и души раб Твоих, яко Един еси Человеколюбец…

Стась, ехавший рядом с телегой, придержал коня, махнул Вере рукой. Та съехала на обочину. Из тумана, в сторону города, выступала похоронная процессия: впереди несли большой православный крест, за ним шел катафалк, запряженный четверкой черных коней.

– Ты еси Бог, сошедый во ад и узы окованных разрешивый, Сам и души раб Твоих упокой. И ныне и присно и во веки веков. Аминь.

За катафалком, с непокрытыми головами, шли около трех десятков близких людей. Дальше, верхом, ехал брат Яна – Андрей, еще один приемный сын Курбского (от брака с Марией Козинской). Замыкала траурную процессию карета, в которой находилась последняя жена усопшего, Александра Селашко, с малолетними детьми. Стась спешился, снял шапку и опустил голову. Вера говорила ему накануне, что Ян должен ждать тело отца недалеко от Ковеля, в монастыре Святой Троицы, где все уже готово для погребения. Но рисковать Стась не стал – он прикрыл лицо шеею коня.

– Едина Чистая и Непорочная Дево, Бога без семене рождшая, моли спастися душам их…

– Помилуй нас, Боже…

Вера произнесла слова молитвы вместе с теми, кто сопровождал гроб князя. Она сидела, отвернувшись, и плакала. Пусть приемного отца Яна она видела нечасто, все равно его внезапная смерть потрясла ее. Накануне он приезжал к сыну, и они долго сидели в гостиной. Князь Андрей пребывал тогда в отличном расположении духа: на прошедшем в Люблине сейме король не удовлетворил жалобы волынских магнатов, которые хотели конфисковать имения Курбского. Но Сигизмунд Август встал на сторону князя! Старый князь был весел, велел подать свою любимую Мальвазию, которую никто, кроме него, не пил. Этот напиток доставляли ему из Крита: основной его запас хранился в Миляновичах, но одна бутылка обязательно лежала в буфете у сына в гостиной. В тот вечер князь Андрей много выпил и в радостном настроении уехал домой.

Вера не могла предположить, что через три дня он скоропостижно скончается. Зато Стась мог. Глядя на проезжавший перед ним гроб, обтянутый черным бархатом, он не испытывал ни горечи, ни сожаления, ни радости. Ему просто повезло – и дважды. Знай он, при первой встрече с Курбским, что в пуговице еще оставался яд, в последний путь проводили бы самого Стася, а не князя. Тогда никаких похорон не было бы вовсе: его бы замучили до смерти и бросили труп в канаву у дороги. Тут никакое Предвидение не требовалось, чтобы угадать судьбу пойманного с поличным наемного убийцы. Второй раз фортуна улыбнулась ему в гостиной дома Яна, когда он стоял с закрытыми глазами, держав в руках вино и яд. Погрузившись в себя, Стась вдруг вспомнил, что поразило его после той, сыгранной лишь в сознании партии с Курбским. И то, что так вывело князя из себя. На нем самом, на князе, лежала печать скорой смерти – от которой не существовало спасения. Не требовалось подталкивать его никаким ядом. Смертельная болезнь