Насильно твоя - Екатерина Ромеро
Я больше не плачу, мне надо быть сильной и сегодня меня выписывают. Я знаю, что завтра приедет юрист и нас официально разведут, я даже смогу вернуть свою девичью фамилию, вот только мне грустно. Словно то, что мы так старательно строили с Волком сейчас вот-вот рассыпется.
— Как он?
Спрашиваю у Влада, который приехал меня забрать.
— Дома. Существует. Что-то передать?
— Нет. Не надо.
Я стою на крыльце больницы с пакетом вещей в руках. Рядом Анютка мельтешит и кажется, все правильно. Влад отвезет нас туда, куда я скажу, куда пожелаю, и я больше никогда не увижу Волка.
Я это знаю, я прямо кожей это чувствую, что если сейчас уеду, наши судьбы разойдутся, и Роман окончательно отпустит меня на свободу, которую я так просила.
— Куда едем, Илана?
Спрашивает Влад, а я ответить не могу и не потому, что еще речь не полностью восстановила, а просто потому, что сама не знаю.
Где мой дом, где мое счастье настоящее и где на самом деле я хочу быть? Где посыпаться, где любить, воспитывать ребенка и творить.
Искать чужое место я не хочу, мой отцовский дом… он уже давно не мой, да и от него остались одни только угли, нет. Я смотрю на пролетающие снежинки за стеклом и понимаю, что мой дом — это не что-то конкретное, мой дом — это Волк.
Он и был всегда моим домом, пристанищем, моей защитой и теперь я хочу сбежать из дома, как маленькая обиженная девочка, вот только смысл мне уже обижаться, да и за что?
За все, что Роман мне сделал, я уже давно его простила и для меня никакая не новость, что дочь он не хотел отдавать, так как это единственный ребенок Романа, которого он так любит, которго не бросил даже тогда, когда я была на грани смерти.
— Илана, в аэропорт или на вокзал?
Уточняет Влад, когда даже спустя минуту я не указываю локацию и распахнув губы я выговариваю единственно правильное, чего на самом деле хочу:
— Домой.
Глава 40
«Когда Волк прикасается своими губами к моим, от неожиданности я вся замираю. Господи, мне кажется, что я даже целоваться не умею и сейчас делаю что-то неправильно.
Мужчина целует меня прямо в губы. Напористо и горячо, слегка царапая своей щетиной. У меня нет шанса на отказ. Он слишком силен.
Я ожидаю, что сразу же боль последует, но ее нет. Вместо этого… внизу живота что-то тянет, а в трусиках разгорается настоящий пожар. Мое сердце так быстро стучит. От испуга, жара, а еще… желания.
В нос тут же ударяет аромат мужчины, и это наверняка гормоны, но я как безумная вдыхаю его. Он дурманит меня. Кружит голову. Заставляет ему подчиняться. Всецело.
Кажется, я даже себе не признавалась, что хотела, чтобы Волк поцеловал меня. Очень бы хотела. Наверное, я сошла с ума, но до дикости хотела получить хоть каплю ласки этого жестокого зверя. Не тогда, когда он пьян. Не тогда, когда взбешен и хочет сделать больно. А тогда, когда видит, что это я. Та самая девушка, которая носит под сердцем его малыша.
Воздуха становится меньше, когда мужчина проталкивает язык мне в рот. Целует развязно, грубовато, напористо, зарываясь рукой в мои волосы, проводя пальцами горячими по шее».
Невинная. В уплату долга
— Роман Викторович, все нормально?
— Да.
Тихо, потому что нет сил. Нет ни желания уже, ни энергии. В это время, пока Илана в больнице, я едва вставал с кровати, чтобы доползти до кухни и обратно. Таким больным я не чувствовал себя никогда, а это, оказывается, больно.
Отпускать любимую и ребенка своего, отрывать по-живому и без наркоза, потому что так надо, так, блядь, правильно и лучше для нее. На себя забить, похуй, главное, чтобы Илана была счастлива, и я обо всем уже договорился, она будет жить, где захочет, как захочет и… с кем захочет.
Не знаю, скоро или нет, но она точно найдет себе кого-то, а я припасу патрон для такого случая и отпраздную его в висок.
Кажется, я теперь понял, что насильно мил не будешь и, как я ни старался, ничего не вышло, одни только слезы ее видел, хоть мне казалось, что эти три года мы прожили в раю.
И теперь, небритый и едва дышащий, я гуляю на заднем дворе с собаками. Они скулят, виляют хвостами, а я снег расчищаю, чтобы хоть как-то заставить себя двигаться.
Анюта снеговиков налепила, но все почти растаяли так же, как и мое счастье.
Илану выписывают сегодня, и она уедет, уже уехала, наверное. Да, конечно же, да.
Вторая семья— и та неудачно, и, похоже, я просто проклят, не заслуживаю ни хрена, да и не за что, знаю. Я думал, будет легче, буду хотя бы со стороны за нею наблюдать, но не смог. Потому что до чертей боялся сорваться, увидеть Илану хотя бы раз, и я же знаю, что наплюю тогда на все свои обещания и заберу ее себе, и ребенка нашего тоже.
Закрою их на все замки и не отпущу, не дам уйти, не позволю. Да, я такой, и я ненавижу себя за это, потому все эти дни никуда не выхожу, наступаю себе на горло и жду, когда сама уедет, а потом… у меня нет плана, что потом. Потом, наверное, финал, последняя точка моей жизни, потому что без Иланы и Анюты мне больше неинтересно, без них я больше не хочу.
Охрана уходит, а я пялюсь в одну точку. Начинается вьюга, снег хлопьями падает на руки, они покраснели от мороза, но я не чувствую. Все мои старания с лопатой к чертям, снова все заметает.
Больно, болит, словно кусок сердца от меня оторвали, и почему-то все расплывается перед глазами. Наверное, снег попал, да точно, и он, сука, попадет снова и снова, пока я сижу как, блядь, статуя на этом бревне и понимаю, что так надо. Я отпустил, я был должен! Насильно моей Илана никогда не будет, да и не построишь так семью.
— Роман!
Вот,
