Фигляр - Анастасиос Джудас

Чон-хо сидит, наклонившись вперёд, его пальцы сжимают опустевшую рюмку, оставляя на стекле следы напряжения. Взгляд его тяжёлый, прикованный к Ку-сону, в нём читается смесь настороженности и нетерпения. Ку-сон откинулся на спинку кресла, его поза расслаблена, но лицо непроницаемо, как маска из тёмного дерева. Только в глазах мелькает что-то живое — тень старых воспоминаний, сожаление, которое он держит в узде.

Пак Чон-хо (скорее утверждаясь, чем спрашивая):

— Она выжила…

Ку-сон медленно кивает, его взгляд устремлён за горизонт, где огни порта сливаются с ночной тьмой. Он не торопится отвечать, словно каждое слово требует усилия, чтобы вырваться из глубины памяти. Наконец, он наклоняется к столику, берёт бутылку соджу, и его рука чуть дрожит — едва заметно, но достаточно, чтобы выдать скрытую тяжесть. Он наполняет рюмку Чон-хо, затем свою, движения размеренные, почти ритуальные.

Дон Ку-сон (глухо, с лёгкой хрипотцой):

— Да, выжила. И ребёнок тоже. Девочка.

Пак Чон-хо резко подаётся вперёд, его голос срывается:

— Девочка? Что с ней стало?!

Но Ку-сон лишь смотрит в ответ с каким-то усталым сочувствием, не спеша давать ответ.

Он поднимает рюмку, но не пьёт сразу, крутит её в пальцах, глядя на прозрачную жидкость, переливающуюся в тусклом свете фонарей. Его лицо остаётся спокойным, но в голосе проступает новая нота — смесь восхищения и тревоги, как будто он до сих пор не может осмыслить увиденное. Чон-хо хмурится, терпение натянуто, как струна, но он сдерживается, ожидая продолжения.

Дон Ку-сон (после долгой паузы):

— Когда пулемёт замолчал, пирс утопал в крови. Тела лежали повсюду — японцы, воины, служанки. Сонг-вон и его парни сидели в засаде, как перепуганные мальчишки, не зная, что делать. Он потом говорил мне, что думал — это конец для всех. Но тут она встала.

Ку-сон делает глоток соджу, его голос становится тише, почти шёпотом, но в нём звучит что-то живое, будто он снова видит ту сцену.

Дон Ку-сон:

— Она поднялась с этого стульчика, будто ничего не случилось. Ни страха, ни дрожи — ничего. Девочка спала в той кроватке, даже не шелохнулась от стрельбы. А вокруг — смерть, хаос, её люди лежат мёртвые, изрешечённые пулями. Она посмотрела на пирс, потом прямо на ребят — да, Чон-хо, она знала, что они там, в тени склада. Сонг-вон клялся, что её взгляд прошёл сквозь него, как нож. До костей пробрал.

Чон-хо прищуривается, пальцы сжимают рюмку так, что стекло чуть скрипит. Он наклоняется ближе, голос становится резким, с ноткой нетерпения.

Пак Чон-хо (с нажимом):

— И что дальше? Кто она была? Как это связано с Ин-хо?

Ку-сон усмехается, но смех выходит сухим, горьким, как выдох после долгого молчания. Он ставит рюмку на стол с лёгким стуком, и звук отдаётся в тишине, словно точка в предложении. Его взгляд встречается с глазами Чон-хо — прямой, испытующий.

Дон Ку-сон (спокойно, но твёрдо):

— Сонг-вон может быть и знал кто та женщина, но никогда не говорил. Только после той ночи он стал другим. Пока все прятались, боясь дышать, он встал и пошёл к ней, там на пирсе. Она что-то шепнула ему — тихо, никто не слышал. Потом передала девочку. А сама ушла. Шагнула в темноту и растворилась, будто её и не было. Сонг-вон вернулся к нам с малышкой на руках, но с тех пор жил так, будто ждал её возвращения. Ждал и боялся, что она не придёт за ней. Но в один день малютку у него забрали.

Ку-сон замолкает, взгляд становится острым, как лезвие. Чон-хо открывает рот, чтобы что-то сказать, но слова вязнут в горле. Он откидывается назад, пытаясь осмыслить услышанное, и наконец, выдавливает, голос дрожит от смеси недоверия и любопытства.

Пак Чон-хо (с лёгким недоверием):

— Погоди… этот ребёнок — девочка, что с ней стало?

Ку-сон не отвечает сразу. Он берёт рюмку, выпивает одним глотком, и стекло с глухим звуком опускается на стол. Его губы кривятся в лёгкой усмешке, но глаза остаются серьёзными.

Дон Ку-сон:

— Годами позже Сонг-вон привёз мальчишку — Ин-хо — и назвал его своим. Что стало с той девочкой, он не говорил. Может, она выросла, и родила его, а может, Ин-хо — совсем другая история. Но я видел, как Сонг-вон смотрел на него — как будто знал больше, чем сказал нам. В этом парне есть что-то от той женщины — выдержка, взгляд, будто он видит тебя насквозь. Поэтому я и спрашивал, про твои впечатления.

Чон-хо молчит, взгляд тяжелеет, становится почти осязаемым. Он медленно крутит рюмку в руках, затем выпивает, морщась от резкого вкуса соджу, обжигающего горло. Тишина растягивается, но теперь она не давит, а словно приглашает к размышлениям. Ветер усиливается, принося слабый плеск волн, и Чон-хо нарушает молчание.

Пак Чон-хо (тихо, с тревогой):

— Он сегодня бросил Со-мин и Хе-вон у госпиталя. Сказал, что семья Пак ему никто. Если он не просто мальчишка, то кто он на самом деле?

Ку-сон кивает, голос становится мягче, но в нём звучат отголоски старых воспоминаний, тяжёлых, как камни на дне залива.

Дон Ку-сон:

— Не просто мальчишка, да. Сонг-вон был ему скорее приёмным дедом, не отцом. Кто его настоящие родители и откуда он взялся — это тебе самому разбираться. Может, та девочка — его мать, может, нет. Но что-то в нём от той ночи в порту есть. А вот кем ему станет твоя семья, Чон-хо, я не знаю.

Чон-хо хмурится, пальцы стучат по подлокотнику кресла. Он наклоняется вперёд, голос твёрже, с ноткой раздражения.

Пак Чон-хо:

— Ты знаешь, кто он, но молчишь? Почему? У тебя есть предположения?

Ку-сон вдруг весело смеётся, коротко и резко, хлопнув ладонью по столу — рюмки звякают, бутылки слегка дрожат. Он смотрит на Чон-хо с искрами в глазах.

Дон Ку-сон (рассмеявшись):

— Предположений у меня нет, Чон-хо!

(он выдерживает паузу, будто взвешивает каждое слово):

— Я точно знаю, кто такой Ин-хо. Но тебе лучше самому до этого дойти. Боюсь, что мне ты не поверишь.

Смех гаснет, он замолкает, откидывается назад. Лицо снова серьёзное, почти суровое. Он смотрит на залив, где огни дрожат, как воспоминания, и тихо добавляет.

Дон Ку-сон (спокойно, с усталостью):

— Спроси у него сам, если осмелишься. Только не жди, что он ответит. Он унаследовал её молчание. И послушай мой совет: не дави на него.

Чон-хо сжимает губы, взгляд становится острым, но он не отвечает. Он отставляет рюмку в сторону,