Лисье золото - Татьяна Владимировна Корсакова
Да, ей предстоит очень серьезный разговор с дедом, но каждый разговор с ним был серьезным. Иногда Ю казалось, что она не разговаривает с ним, а сдает очередной экзамен, и что таких экзаменов впереди ещё очень много, а ей страшно ошибиться, страшно увидеть разочарование в дедовых глазах.
Наверное, именно поэтому она и старалась держаться от деда как можно дальше, чтобы не разочаровывать его и не расстраиваться самой. Но, кажется, пришло время расставить все точки над i, сказать деду спасибо и начать новую жизнь. Он не станет её удерживать. Никогда не удерживал. Он скажет – это твоя судьба, Ю. И будет прав!
Попутку Ю поймала почти сразу, как вышла на трассу. Ей повезло, за рулем старой «Копейки» сидел уставшего вида старик. В Ю его интересовала исключительно платежеспособность, а благодаря щедрости Алекса деньги у неё теперь водились.
Когда старая, дребезжащая и готовая развалиться на первом же ухабе машина проехала Трёшку насквозь, Ю рассчиталась с водителем и выбралась из воняющего бензином салона на волю. Воздух пах нагретой на солнце смолой и болотцем. Наверное, где-то поблизости была канава. Ю уловила бодрое лягушачье кваканье и, кажется, плеск воды.
Как же давно она здесь не была! Постаралась стереть из памяти и Трёшку, и всё, что было с ней связано. Вот только деда из памяти не сотрёшь. Наверное, пришло время повзрослеть и взять на себя ответственность за собственную глупость. Значит, нужно идти прямиком в лес!
Деду нравилась тайга и всё, что она давала. В тайгу он уходил часто и надолго. Иногда пропадал месяцами, а когда возвращался, приносил подарки. Подарки были незатейливые, в основном звериные шкуры. Дед отдавал их Левке Ладушкину, известному на всю округу скорняку, и на выходе получалась то пушистая беличья шапка с дурацкими помпонами, то норковая шубейка, в которой Ю чувствовала себя словно в чужой шкуре. Однажды Левка Ладушкин сшил ей покрывало из волчьих шкур. Шкуры пахли кровью. Во всяком случае, Ю так казалось. От одной только мысли, что придется укрываться таким покрывалом, к горлу подкатывала тошнота. Хорошо, что дед не настаивал. Похоже, ему вообще было всё равно, что станет с его гостинцами. Но в какой-то момент шкуры исчезли, а на их место пришли искусно вырезанные деревянные статуэтки животных. Тех самых – белок, норок и волков.
Статуэтки Ю нравились. Как нравились ей и украшения из моржового бивня – тончайшие, ажурные, солоноватые на вкус и холодные на ощупь. А однажды дед принёс ей охотничий нож. Небольшой, под женскую руку, с изящной костяной рукоятью, на которой была вырезана девятихвостая лиса. Рукоять легла в ладонь и ладонь эту тут же согрела.
– Бивень мамонта, – сказал дед, наблюдая за тем, как Ю любуется резьбой на рукояти. – Тебе! Нравится?
Никогда раньше не спрашивал, а тут вдруг спросил. И Ю честно ответила, что очень нравится.
В следующий раз дед вернулся из своего похода с кожаными ножнами, в которые «лисий» нож Ю, лег с той же привычной легкостью, что и в её ладонь.
Кажется, тогда ей было пятнадцать лет. Да, точно – пятнадцать! Возраст терзаний, метаний и поиска смыслов. Любых смыслов! Нож и ножны были последним стоящим подарком, дальше пошли скучные.
В шестнадцать дед бросил ей на колени увесистый кожаный кисет. Настолько увесистый, что на коже Ю остался синяк. В кисете был золотой песок, тусклый, маскирующийся под пирит, но Ю точно знала, что это золото, с младенчества умела отличать его от подделки. Все умели! И в Трёшке, где каждый второй промышлял незаконной золотодобычей, и вообще.
Вот только зачем ей золото? Что она с ним будет делать? За золото не купишь ни шмотки, ни косметику, ни… книги. Золото – это всего лишь золото. Толку от него никакого!
Наверное, дед увидел разочарование на её лице, потому что молча покачал головой. Покачал, но ничего не сказал. А спустя пару месяцев взял её с собой в тайгу.
Ю тоже любила тайгу! Ей нравилась и её зимняя ослепительная суровость, и её летний изнуряющий, вибрирующий от гула насекомых жар. В тайге ей нравилось всё, кроме охоты. Дед учил её стрелять и пользоваться охотничьим ножом. Она схватывала всё налету, умела поболее некоторых охотников. Умела, но не любила. Отнимать жизнь – это право, которое не дается тебе лишь потому что ты более хитрый, более опасный и у тебя есть карабин. И не заслужить такое право! Заслужить нельзя, а вот отказаться можно. Ю отказывалась, а дед не настаивал. Сам убивал, сам разделывал, сам готовил. Молча совал под нос Ю походную алюминиевую миску с куском запеченного на углях мяса. Молча наблюдал за тем, как она ест. И никогда не упрекал за такое вот… лицемерие.
С той же легкостью, с которой дед отнимал жизнь, он её и дарил. Ю помнила, как в их доме почти год жил медвежонок, подобранный в тайге рядом с телом его мертвой матери. Дед не прошёл мимо, забрал медвежонка домой, возился с ним едва ли не больше, чем возился с Ю, когда она была ещё совсем маленькой, а потом выпустил в тайгу и выстрелил в воздух, когда медвежонок попытался вернуться.
– Зачем ты так? – спросила тогда Ю.
– Чтобы боялся, – сказал дед, наблюдая, как с обиженным, почти щенячьим скулением зверь сиганул в подлесок.
– Тебя?
– Людей.
– А тебя? – Ю было важно знать, важно понимать, что дед за человек.
– И меня тоже. Чтобы если встретимся, обходил стороной.
– Почему? Он же твой!
– Он не мой. Он и раньше моим не был.
– И ты его… убьешь? – Ю тогда до крови закусила губу, так боялась услышать ответ деда.
– Если судьба сведет. – Дед пожал плечами. – Если решит напасть…
– Но чтобы специально?.. – Во рту чувствовался горько-соленый вкус крови, в ушах шумело. Теперь ей не хотелось знать ответ, но дед все равно ответил:
– Я охотник. Он зверь. Охотники охотятся на зверей, Ю. Так заведено.
После того разговора Ю молчала несколько месяцев, боялась, что, если откроет рот, наговорит деду много страшных и обидных слов. Слова клекотали у неё в груди, как черные птицы, бились о рёбра острыми клювами, слабели и, наконец, потеряли свою силу. И когда дед сказал, что они идут
