Напарник обмену и возврату не подлежит - Лена Тулинова
Вступила третьим голосом и Леона, с таким видом, словно это была какая-то церковная песня. А ведь мотив был довольно легкий, приплясывающий! И только слова будили что-то смутное, то ли тревогу, то ли печаль…
В твоих глазах сверкает нежный жемчуг,
В моих глазах темна вода морская.
Любовь стареет, если взгляды остывают,
Но возвращается, когда её окликнешь.
Мама, смотри, там птица, мама, она летит,
Мама, смотри, над морем снова ласточка кружит!
Ласточка-птичка, мама, ласточка там летит,
То над водою низко, то в вышине она парит.
Альтео, по-прежнему лёжа на земле, сложил руки на груди и запел сильным, красивым голосом:
Не плачь, тебе отдам я своё сердце,
Неважно, что я без него останусь,
Лети, лети над морем и над сушей,
Я буду пеной, ты – весёлой птичкой.
Последним, надтреснутым фальцетом, вступил в их квинтет Космо:
Мама, смотри, там птица, мама, она летит,
Мама, смотри, над морем снова ласточка кружит!
Ласточка-птичка, мама, ласточка там летит,
То над водою низко, то в вышине она парит.
Они спели припев ещё раз. И на последнем слове Ферра поняла, что всё изменилось. Откуда-то подул тугой, тёплый ветер, всколыхнул голые ветви абрикосового дерева, уронил один из горшочков с гиацинтами, приготовленными к пересадке. Поющие на секунду задохнулись, потому что ветер сбил им дыхание, и умолкли.
Что-то переменилось. В воздухе запахло дымом и морем. Чиркнув крылом возле самого носа Эрманики, пролетела какая-то птаха, а затем всё стихло. Альтео ди Маджио пропал.
ЧАСТЬ 2.
ГЛАВА 1. Одинокая фея в лазоревой чаще
– Космо?
Медиум сидел прямо на холодной земле, глядя прямо перед собою широко раскрытыми глазами. И даже не моргал. Его остекленевший взгляд пугал уже по-настоящему. Зато чувство неловкости, мучившее Ферру вплоть до того, как они спели бабулину песню, само собой прошло.
– У нас получилось? – спросила Нетте-Дженца, необычно бледная и какая-то растерянная.
– Да получилось, конечно, – уверенно сказал капеллан Амадини, хотя его-то никто и не спрашивал. – Я прямо почувствовал! А теперь, пока никто оттуда не смотрит, идём в дом, Ферра, я бы с удовольствием пропустил пару стаканчиков.
Леона Аурелия при этих словах фыркнула, словно негодующий кит, и, поспешно попрощавшись, ушла. Космо же сказал, как во сне:
– Я посижу тут… ещё немного. Мне надо прийти в себя. Простите, Камилла…
– Эрманика, – поправила Ферра.
– А… да, в самом деле, – Космо не смотрел на неё, его взгляд по-прежнему был пустой и отсутствующий. – Дайте мне минут десять, чтобы немного…
Ферра не стала дожидаться окончания фразы, тем более, что медиум явно и не собирался договаривать. Она вытерла испачканные руки тряпицей, заранее заготовленной специально для этого, и окинула «могилу» хозяйственным взглядом. Гиацинты в маленьких глиняных горшочках ждали пересадки, но Эрманика решила, что сделает это потом. Завтра.
– Так чего тебе налить, Бенцо? – спросила она у капеллана, когда они вошли в пустой дом.
– У тебя тут… как будто ещё пяток призраков живёт, – окинув взглядом просторную общую комнату, сказал Амадини. – Не пахнет хорошим домом.
– Ты в общем-то можешь выпить и в баре, – угрюмо ответила на это Ферра.
– У тебя есть кофе? – спросил падре.
– А как же пара стаканчиков?
– Я не пью в пост, – скупо улыбнулся Амадини. – Но иногда обожаю выводить из себя таких, как наша кама Нетте-Дженца. Это действительно смешно.
– Смешно смеяться над верующими? – покачала головой Ферра.
– Смешно смотреть, как ханжи борются с собой, не зная, что правильнее: праведно вознегодовать или мудро сдержаться, – улыбка Амадини стала ещё шире. – А ты думала, священники всегда должны ходить с лицом, постнее прошлогоднего сена и с мыслями только о Боге? У нас есть чувства, и не в последнюю очередь – чувство юмора.
Эрманика была вынуждена признаться самой себе в том, что действительно считала священников исключительно «постными». Ей и встречались в основном такие, к примеру, приходской священник, к которому дед обожал ходить на проповеди по воскресеньям. Скучнее для маленькой Эрманики ничего не было, даже школа казалась куда веселее. Умел ли улыбаться святой отец из местной церкви? Были ли у него всяческие чувства, оставалось для всех секретом.
Амадини точно был не таким, и что бы он сейчас не говорил, спиртным от него частенько попахивало. Но в пост или нет – настолько Ферра не принюхивалась.
– Так что? Не жалко тебе твоего воображаемого напарника? – спросил Амадини, когда Ферра принесла из кухни свежесваренный кофе.
– Не такой уж он и воображаемый, как выяснилось, – ответила она. – Космо сказал, что такие вот фантомы получаются из неупокоенных душ детей, которые могли бы стать магами, если б не умерли.
«Меня убили», – сказал Альтео.
В этом была какая-то загадка, и внезапно Эрманика задумалась именно об этом. Кто и когда мог убить ребёнка, совсем маленького, судя по обрывочным сведениям? И нельзя ли пошарить по всяческим архивам, чтобы выяснить судьбу семьи ди Маджио? Только неизвестно, с какого города Ремии начинать.
Впрочем, она в любом случае начала бы с Ситтарины. Здесь он появился впервые, в этом самом доме, где так страшно было маленькой Эрми.
– Ферра, – окликнул Амадини. – Ты засыпаешь.
– Я? Нет, – встрепенулась Эрманика. – Задумалась, извини.
– Я говорю: если твой воображаемый маг совсем не то, о чём ты раньше думала, если не ты его придумала, то почему он должен был исчезнуть силой твоего внушения и воображения?
– А я не думаю, что он исчез насовсем, – спокойно ответила Ферра. – Я думаю, для него это некая игра. Вернётся через пару дней.
Или через пару лет. Она как-то даже забыла спросить, где, собственно, мог находиться ди Маджио, когда его не было. Хотя он мог и не помнить. Он говорил, что многое не помнит.
– Ладно, я пойду. Завтра утром дела, надо бы выспаться.
– Кофе тебе не помешает уснуть? – усмехнулась Ферра.
– А почему он должен помешать?
Амадини ушёл, а Ферра выглянула в окно. Космо так и сидел под деревом. Заподозрив неладное, она вышла и потрогала медиума за плечо. Тот взвился так, что Ферра едва не прихлопнула его магией – первым порывом было обездвижить, прижать к земле, а уже потом разбираться.
– Что-то не
