Напарник обмену и возврату не подлежит - Лена Тулинова

– Аминь, – серьёзно сказал Амадини, – а теперь давайте предадим тело земле.

Что ж, коробка утонула в рыхлой почве достаточно быстро, тут и работы-то было – на пару взмахов лопатой, не более. Космо при этом старательно выписывал руками какие-то диковинные пассы.

– Кенотаф, – сказала Леона. – У древних греков это так называлось: кенотаф, могила без тела. Этакие… ненастоящие похороны в надежде, что душа найдёт дорогу на тот свет.

– Надеюсь, вашему другу это поможет. Ну что, это всё? Я могу уйти? – спросил падре.

– Конечно, – сказал ди Маджио, сидя под деревом. – Понятно же, что дело не в тебе. Пока-пока, падре Амадини, жаль, что ты меня не видишь и я не могу составить тебе компанию в баре!

– Стойте! Он же ещё не исчез, – сказала Ферра, не зная, радоваться ей или огорчаться.

Но вот Космо – тот явно расстроился.

– Или мы что-то упустили, драгоценнейшая Эрманика, – сказал он, – или же способ нерабочий. А мне говорили, что это работает! Обидно.

– Конечно, обидно! Мне не открылись врата и я не увидел ту самую грань, потому что никакого моего умирания не произошло. А я хотел именно умереть.

– Что-то ещё держит вас, уважаемый Альтео, – ответил Космо.

Ферра заметила, что Леона Аурелия чувствует себя неловко, и указала на неё медиуму.

– Да, это так, – сказала психотерапевт, когда её спросили об этом прямо. – Похоже на какой-то фарс. Да ещё святотатственный! Молитва, проповедь, похороны со священником – а тела при этом нет.

– Тела и быть не может, – ди Маджио улёгся поудобнее на вскопанном участке земли. – А! Я знаю! Космо, ты плохо старался, потому что ничего про эту грань ведать не ведаешь. Что странно. Но ты ведь куда-то уводишь призраков и фантомов?

– Я увожу их не за какую не за грань, я просто указываю им путь, – пояснил Космо.

– И что я должен увидеть?

– Всегда по-разному бывает, – ответил медиум охотно, – кто-то видит тоннель, кто-то дорогу, а кто-то, случается, садится в лодку и плывёт по реке.

– Кама Нетте-Дженца, а вы что думаете о пути, который мог бы привести вас… туда? – Ферра указала пальцем в небо.

– Я бы хотела уйти, – нахмурилась Леона, мелко перекрестившись и поцеловав крестик. – Мне уже совсем не нравятся ваши разговоры! Душа возносится, незримая и свободная, и всякие там реки, лодки и тоннели не имеют к этому отношения.

Но, помолчав, добавила:

– Мне кажется, я бы просто оказалась у белой двери и постучалась бы в неё, и мне бы открыли.

– А я нырнул бы в облака, такие розовые, белые и сладкие, как сахарная вата, и оказался бы уже на той стороне, – мечтательно сказал Амадини.

– У каждого своё представление об одном и том же, – заключил ди Маджио.

– А куда ты уходил в прошлый раз? – спросила Ферра.

– Я просто прятался от тебя в сером тумане, таком густом, – задумчиво сказал призрачный товарищ. – И он словно не пускал меня к тебе. Но грани там никакой не было, я бы даже сказал, что туман не отпускал меня и туда… В смерть.

Ферра на всякий случай пересказала его слова для Нетте-Дженцы и Амадини.

– Твой братец просто хочет остаться, – сказал Амадини. – А я, пожалуй, пойду. Ещё успею помолиться перед сном.

– Подождите, падре, – воскликнула Ферра. – Альтео, а может, надо выполнить твою последнюю волю? И тогда ты сможешь увидеть ту грань?

– И тебе тоже не хочется, чтобы он ушёл, – заключил падре. – Я слышу это в твоём голосе. Ты вот-вот заплачешь…

– Спой, пожалуйста, – попросил Альтео. – Смогу я уйти или нет, а твой голос услышу. Спой то, что никогда не пела и так, как никогда не пела. Спой бабушкину песню. Ту песню, понимаешь? И, быть может, всё решится само собой.

– Он просит спеть, – сказала Ферра, повернувшись к медиуму, падре и Леоне.

Психотерапевт пожала полными красивыми плечами.

– Вы говорили, что поёте только в ванной. Я это помню. Если вы сможете спеть сейчас, при зрителях, это в любом случае будет прогрессом. Возможно, даже примирением с самой собой. Так что не повредит ни вам, ни вашему, – тут Леона запнулась, – вашему другу.

– О, и я бы послушал, – обрадовался Амадини.

Космо лишь пожал плечами.

– Я не знаю. Но постараюсь ещё раз найти ту дорожку, которая уводит моих подопечных прочь.

В его голосе слышалось разочарование. Кажется, медиум всерьёз хотел испробовать какой-то новый для него метод и был огорчён.

Но это было лучше, чем то, что подозревал шеф Солто! Никакая не махинация, а просто любопытство учёного или нетерпение мага, которому показали новую комбинацию жестов для успешного воздействия.

– Мне… петь? Может быть, вы тогда уйдёте в дом, а я тут… – неуверенно сказала Ферра.

– Нет, я должен присутствовать как проводник, а Леона нужна мне для подпитки, – быстро сказал Космо.

– А я просто останусь, я священник, а это похороны, – заявил падре, хотя почему-то Эрманика стеснялась его меньше других.

– Нет, пусть остаются. На моих похоронах и так до обидного мало людей, – вставил Альтео.

– Хорошо, – она прикрыла глаза. – Я спою. Как уж получится. В конце концов, жизнь – это не мюзикл… В том смысле, что музыка ниоткуда не появится, а голос внезапно не станет лучше, чем у певицы в опере.

– Бабушкину песню, – напомнил Альтео, и Ферра, кивнув, запела.

Мы вышли из воды, из пены моря,

Я помню, мы с тобою были рыбы.

Сейчас же мы с тобой два апельсина:

Качаемся на ветке, напевая:

Мама, смотри, там птица, мама, она летит,

Мама, смотри, над морем снова ласточка кружит!

Ласточка-птичка, мама, ласточка там летит,

То над водою низко, то в вышине она парит.

Песня была старая, её перепевали сотни раз по всей Ремии, а может, и по всему миру. Поэтому, когда к припеву голос Ферры немного окреп, хорошо знакомый мотив подхватил и Амадини.

У него был приятный, ласковый тенор. Падре старательно выводил:

Но ветер дует и качает ветку,

Держись, родная, чтоб мы не упали.

Мы хрупкие, мы упадём на землю,

Мы созданы из