Рэм - Микита Франко
Сначала прижилась идея, что гараж сжёг Елисей. Теперь он привык и к той, что виноват в этом сам.
— Просто иди, Рэм, — тихо сказал Скрипач. — Не надо сейчас.
Он кивнул, медленно развернулся, взял велосипед за ручки. Отодвигая его от стены, обернулся, глянув на парней будто в последний раз, а потом перекинул ногу и поехал домой.
Вернулся выжатый, как лимон: словно не катался на велике, а работал сто часов к ряду. Пока ноги автоматически крутили педали, мысли, будто трясина, затягивали всё глубже.
Он ехал, вспоминая, как всё начиналось. Как на линейке Первого сентября Рэм, а тогда ещё просто Макарик, маясь от скуки, встал на тоненькую цветочную ограду, как на канат, и пошел по ней, представляя себя канатоходцем. А с другой стороны, навстречу ему, пошёл другой мальчик. Они встретились на середине, и никто не желал уступить дорогу другому.
Пьер сказал: «Уйди». А Макар ему: «Сам уйди».
А потом появился третий, перегнулся через ограду, сорвал фиолетовый цветок с клумбы и сказал: «Это для Татьяны Константиновны». Рэм, опешив от такого поворота, первым потерял равновесие и сорвался в клумбу с бархатцами. Пьер над ним тогда рассмеялся, обидно показывая пальцем.
Потом они втроём стали дружить.
А через десять лет перестали.
Затащив велик на свой этаж, Рэм открыл дверь ключом, прислушался: дома было тихо. Пока громоздил велосипед на балконе, появился вернувшийся с работы отец. Проходя мимо на кухню, спросил оттуда, гремя посудой: — Где был? — коротко, как всегда.
— У гаражей, — ответил Рэм. — Ходил просто… посмотреть.
— И что? — он зачем-то вышел. — Эти твои дружки там были?
Макар вздохнул, дёрнул плечами, опустил голову. Глаза намокли, и он отвернулся, скрывая это.
— Да, — пробормотал негромко. — Но это уже неважно.
Папа прошёлся взглядом по его спине (наверное, Рэм так подумал — словно почувствовал затылком), и вернулся на кухню. Макар отошёл от балкона, зашторил окна, сел на диван, поджав одну ногу. В тишине слушал, как отец стучит ножом по доске, нарезая колбасу.
Тот громко спросил:
— Макар, а ты чего ходишь туда вообще? Я ведь тебе говорил: эти ребята — не твоя компания. Они только в неприятности втягивают.
— Это не они… — вырвалось у Рэма, и он прикрыл глаза. Сдавленно прошептал: — Бать, они вообще ни при чём.
— Чего говоришь? — тот снова вышел из кухни, с ножом в руках, перемазанным в масле. — Тогда кто при чём? Что за история с гаражом?
Рэм покачал головой. Чего теперь рассказывать про Елисея? Тем, что случилось прошлой ночью, Рэм закопал себя капитально — теперь лучше никогда и ничего в сторону Синцовых не вякать.
— У Француза гитара сгорела в гараже, — глядя в стену перед собой сообщил Макар. Голос дрожал от слёз. — Отцовская. Он же у него… на войне…
Батя как-то притих у косяка, оперся на него плечом и замолчал. Рэм боковым зрением видел, что смотрит — долго-долго.
Моргнул, и крупные капли слёз упали с ресниц на щеки — покатились вниз наперегонки. Он подался вперед, уронил голову в ладони и расплакался. И ощущение у него было, что плачет он из-за Сергея — так плохо и тошно, — но говорил почему-то про Пьера: — Он же думает, что это я… — всхлипнул, — в смысле… что я дружу с Елисеем, а это он… — снова всхлипнул, — и типа… злится на меня.
Отец размытым пятном сбоку продолжал стоять у двери, такой молчаливый и тяжёлый, что хотелось плакать уже просто от его безучастного присутствия. Только через долгую минуту он оттолкнулся и ушёл, оставляя Макара одного.
Рэм подумал, что разговор закончен. Он снова всхлипнул, потёр лицо ладонями, хотел было улечься на диван в позе зародыша, но отец вдруг вернулся. Без ножа.
— Вставай, — коротко бросил он.
— Куда? — растерянно спросил Рэм, поднимая заплаканные глаза.
— Хочешь что-то сделать — пойдем сделаем. — ответил отец. — Или будешь лежать и жалеть себя, как кисейная барышня?
Рэм, удивлённый, замер. Слёзы мигом высохли. Он быстренько поднялся, чувствуя, как ноги подгибаются от волнения — теперь уже почему-то перед отцом.
— А что сделаем?
— В подвале посмотрим, что у нас есть. Может, чего пригодится.
В подвале их советской многоэтажки было холодно и пахло сыростью. Рэм туда не часто спускался, а когда спускался, всегда погружался в ощущение неуюта: на стенах и потолке виднелись потёки с пятнами плесени, сделать глубокий вдох было невозможно — легкие будто забивались пылью.
Они зашли внутрь, отец включил тусклую лампочку — она замерцала над головой, заполняя подвал неровным жёлтым светом, — и он увидел всё это воочию. Они направились к веренице кладовок, перешагивая через ржавые трубы и мусор.
— Вот, смотри, — сказал батя, указывая на большой шкаф в углу. — Тут инструменты. Пилы, молотки, рубанки… кое-что по дереву.
Он выдвинул пару ящиков, достал рубанок и положил его на верстак.
— Это всё твоё? — спросил Рэм, оглядываясь.
— Моё, — подтвердил отец. — Ну, когда-то было дедово, а потом мне перешло.
Он взял одну из досок, постучал по ней пальцем.
— Для корпуса нужна хорошая древесина, плотная, без сучков. Можно на рынке купить.
— Мы гитару будем делать? — изумился Рэм.
Отец спросил у него с вызовом:
— А ты чё, не потянешь?
Рэм ответил не сразу. Внутри было сильное, просто до жути, желание ответить: "Да нафиг оно мне надо! Они на меня пургу гнали, вешали всех собак, а я буду тут время тратить?". И, пожалуй, только то, что других занятий не было, заставило его не сказать этого.
— Потяну... — со вздохом ответил Рэм.
— Тогда слушай, — батя стал водить пальцем по доске, объясняя, но, как это обычно бывает с объяснениями отцов, Рэм едва улавливал: — Сначала вырежем корпус. Шаблон у меня где-то был, найду. Потом выпилим гриф, но тут надо точно: криво сделаешь — струны фальшивить будут. Понял?
Снова кивок.
— Лады надо будет купить отдельно. И струны тоже, — батя нахмурился, задумавшись. — Ну, потом — полировать, покрывать лаком. Работа не на день, до конца каникул точно придётся здесь торчать. Точно готов?
Ещё больше захотелось послать бывших друзей к чертям. Гробить все каникулы?! Хотя, с другой стороны, а чем ему их ещё занять?.. Особенно теперь, когда...
— Да, готов, — со вздохом ответил Рэм, пытаясь отогнать мысли о... Нет, не думать о нём! Уж лучше и впрямь гитара.
Батя посмотрел на него внимательно, а потом вдруг улыбнулся —
