Рэм - Микита Франко

Он забегал глазами, пытаясь придумать, что ещё сказать. Ему казалось, Сергей сейчас докурит, скажет: «Ну, всё, спокойной ночи» и свалит спать.

Но тот, бросив сигарету в пепельницу, сказал другое:

— Пойдём в дом. Не май месяц.

Рэм спешно затушил и свою, а затем, повинуясь, двинулся за Сергеем на кухню. Тот сразу принялся возиться с кофемашиной (господи, у них ещё и такое есть — Рэм впервые увидел вблизи), а Макар неловко мялся позади. Странно это — пить кофе посреди ночи, когда не можете уснуть. Но ладно.

У Синцовых столешница на кухне, как барная стойка: они встали по разные стороны от неё и замолчали. Синцов, закончив с кофе, потянулся к ящику над собой и вытащил оттуда бутылку коньяка. Плеснул сначала в свою чашку, а потом, повернувшись к Макару, спросил: — Будешь?

Тот кивнул: будет. Он в эту ночь ни от чего не собирался отказываться. Зря, конечно. Отец на утро вынюхает в нём всё — и запах сигарет, и коньячный перегар, но Сергей того стоит.

— Не хотел бы я, чтобы моему сыну кто-то также наливал, — добавил Синцов, закручивая бутылку, — но… что-то день сегодня такой.

— Да Елисей сам кому хочет нальёт, — зачем-то брякнул Рэм, и только потом подумал: блин.

Как бы ещё чего-нибудь от обиды не сгорело, если сынок Синцова узнает. Но Сергей только снисходительно улыбнулся и кивнул, как будто соглашаясь: — Да, знаю, ему палец в рот не клади… Но, может, и хорошо, что он не такой, как я.

— Что плохого в том, чтобы быть как вы? — спросил Рэм, пододвигая чашку с кофе ближе к себе. Понюхал: пахнет вкусно.

Сергей сделал пару глотков из своей, а потом, ставя её не стол, негромко сказал:

— Ну, Елисей, он… Как все.

«Я бы так не сказал», — чуть не встрянул Рэм, но в этот раз удалось промолчать.

— И хорошо, — заключил Сергей. — Общество не любит неправильных людей. А я неправильный.

Макар, ещё только услышав начало фразы, сразу спрятался за чашкой — испугался, что сейчас раскраснеется, выдаст своё абсолютное понимание того, о чём Синцов говорит. Он пытался представить на своём месте другого человека, ну вот будь это Француз или Скрипач — что бы они подумали, слушая о «неправильности» Сергея? Что он рохля? Или алкаш, раз даже в кофе коньяк добавляет. Или что угодно ещё, кроме, блин, этого их общего пидарства. Нормальным пацанам такое в голову не приходит, так?

Может, надо сделать вид, что он ничего не видел и ничего не понимает. Переспросить, хлопая глазками: «А вы о чём?».

Рэм, делая слишком большие глотки с непривычки, поморщился от разливающегося жара в горле и, отставляя чашку на стол, вытер влажные губы тыльной стороной ладони.

— Я тоже неправильный, — произнес он, и поднял взгляд на Сергея.

С вызовом даже, будто тот ему может в глаз дать за такое признание, и надо показать, что он не боится.

А всё-таки: никогда и никому ещё такого не говорил. Не признавался.

Сергей, замерев, оторвал взгляд от своей чашки — будто через какое-то усилие — и посмотрел на Рэма. Через паузу спросил:

— Что ты имеешь в виду?

— То же, что и вы, — ответил тот хрипло и даже развязно. В голову быстро ударило. — Ему с вами повезло.

— Кому? — тон у Сергея стал отстраненным и каким-то холодным.

Рэм поджал губы, ловя себя на досаде: сказал не то. Не надо было. Его просто расклеило — от зависти, от ревности, от навалившихся чувств, от коньяка с кофе, от всего…

Потупившись, Макар бросил в сторону:

— Вадиму, — еле слышно. А потом добавил быстро и путано: — Я никому не скажу. Не парьтесь ваще. Я давно знаю, ну, с осени, я вас видел на лестнице в универе Дашином, но я никому… — дыхания на оправдания перестало хватать, он запнулся, выдыхая, и договорил четче и медленней: — Никто больше не знает. И не узнает. Я не трепло.

Он ощутил себя ещё более обнаженным, чем на самом деле. Как будто вообще без кожи. Захотелось нахохлиться, сунуть руки в карманы куртки, спрятаться в воротник, а он… В этих дурацких пижамных штанах. Даже руки некуда деть.

Сергей вздохнул, и снова замолчал. Надолго, на минуту или две, что в такой ситуации ощущается, как целая вечность. Наконец выдавил: — Спасибо.

Больше всего на свете в тот момент Рэму хотелось податься вперед, перегнуться через столешницу, а потом резко и собственнически поцеловать. Как в кино. Только помимо того, что это просто опасно, Рэм ещё никогда и не целовался. Это будет смешно: чудо, если не промажет мимо губ в таком порыве, а даже если попадет, растеряется дальше. Он не умеет.

И следом за этой идеей пришла следующая, совершенно жалкая и тупая. Расплакаться и сказать: «Я вас люблю». Расплакаться Рэм уже был готов, потому что стоило ему об этом подумать, как перед глазами вставал тот день, когда Артамонов вжимал Сергея поцелуем в стену. А Сергей целовал его в ответ. И пойдёт Рэм со своим признанием куда подальше, только всё испортит и сделает неловким.

Но слёзы, видимо, уже подступили в глазам, потому что Сергей обошёл стойку, оказываясь рядом, и в непонятном утешении положил руку не плечо. Сказал при этом: — Ну, тише… Всё у тебя будет нормально.

А потом ещё:

— Мне очень важно, что ты никому об этом не рассказал. Я это ценю.

Рэм, не выдерживая, подался к нему, обнимая, и сразу оказался окруженным облаком запахов. В голове стало мутно: запах табака, алкоголя, парфюма, кондиционера от рубашки, чего-то ещё — сладкого и косметического — может быть, от уложенных волос, — и всё это одновременно било в ноздри, кружило голову, заводило. Если вжаться носом к коже, наверняка можно было бы почувствовать ещё просто запах тела. Запах Сергея. Ничего так не хотелось больше, чем просто узнать его.

И когда Макар почувствовал, что Сергей обхватил его за плечи в ответ, он чуть отстранился, чтобы их лица оказались рядом, и неловко мазнул губами по губам. Ничего больше не получилось, потому что Сергей тут же сделал шаг назад, и Рэм чуть не потерял равновесие, когда оказался резко отпущенным.

Подняв заплаканный взгляд, увидел, что Синцов в какой-то опаске прижался лопатками к холодильнику и… смотрел. Просто смотрел — его взгляд Рэм расценил как растерянность: видимо, вежливый и деликатный, он даже сейчас не мог отшить Макара грубо. Тогда он решил ему помочь. Уйти.

И, оттолкнувшись