Уральский следопыт, 1982-02 - Журнал «Уральский следопыт»

– Нет, скорее, в Черную. Потому как о двух ногах. Только не знаю, где его найти, как следствию помочь.

– Сам найдется, – заверил Остап. – Подсуетится, подсуетится, да к нам и выйдет как миленький.

Но никто «о двух ногах» не вышел на Новую Просеку, не оставил следов на черной полосе. Хромой был где-то далеко.

Едва Хренов обошел отряды десантников, как подоспел огонь.

С шипением, с дымовой завесой, как бы посланной с ветром вперед, шел огонь в атаку на дерзких людишек, стремясь издали задушить их гарью.

И затрещали в тайге залпы невидимых ружей, заухали взрывы лопающихся стволов, взвивались огненные фонтаны как от разорвавшихся снарядов. Стихия огня рванулась вперед и налетела… на пустоту. И замерла, кружась в ярости на месте. Хотела захватить завалы поверженных деревьев, но, присыпанные землей, они не желали загораться. Побежали было, как по бикфордовым шнурам, струйки дыма по оставшимся кое-где полоскам жухлой травы, но скоро сникли, зачадили. Не смогла пройти огненная злость через преграду Заботы.

В полном бешенстве бессилия ринулся пожар вместе с переменившимся ветром на восток, словно хотел отомстить обманувшему его Хромому, Но догнал ли?…

Тамара пришла ко мне на дачу, как обещала, со Спартаком и Остапом, получившими внеочередные отпуска.

Остап, знакомясь, уверял меня, что он специалист по всему внеочередному (может быть, он имел в виду наряды?) и необыкновенному.

– Вот Тамара-то у нас! Она необыкновенная! Вы зажмурьтесь и подумайте. «Идзе»! Так обыкновенная грузинская фамилия кончается. Но Тамара-то ведь Не-идзе! Клёво? Потому и пожар у нее на холсте как заправский. Обжечься можно.

– Мы сравним, – сказал я. – Этот камин у себя в комнате я сложил сам. Мы разожжем дрова. Сейчас поищу спички.

– Не надо, – остановил меня Спартак. – Там, на таежном пожарище, мь? нашли обугленные человеческие кости и котомку с несгораемым контейнером.

– В нем что-нибудь было?

– Да. Томик Игоря Северянина. «Королева играла в башне замка Шопена…» Еще корни женьшеня. И вот это, – он протянул мне пластинку. – Кладите под дрова и ударьте ее поленом.

Я так и сделал. Пластинка съежилась, как живая, и воспламенилась. Дрова разгорелись.

– Теперь рассказывайте,™ приказала мне «княжна».

И я рассказал им все, что услышал от «говорящего холста».

– Услышали от холста? – спросила Тамара, когда я кончил. – Значит, и про Спартака с Остапом это он вам наговорил? Нет, я ведь сама что-то там вспоминала о них. Но вот про Хромого!…

– Откуда вы узнали, что он хромой? – спросил Спартак.

– А это не так? – осведомился я.

– Дело в том, что среди обугленных костей сохранился великолепный заграничный протез. Так что лады тут у вас. И про генерала нашего, и про профессора тоже похоже, – как бы вслух думал Спартак, – Ну, тридцать три богатыря – это для краски…

– А сам, то есть генерал Хренов, он не придет сюда? – забеспокоился Остап.

– Да ты что? Он же с дивизией остался. Ему внеочередной не положен!

– Нет, почему же, – возразил я. – Генерал-полковник Хренов вполне может прийти. Он ко мне заходит. Соседи. Рассказывал и о своем однофамильце молодом.

– Вот потому все как по правде, – заключил Спартак.

– А вот и неправда! Поймал я его, поймал фантаста! – закричал Остап, – Как там у вас сказано? Припадал на левую ногу?

– Да, кажется, я сказал – на левую.

– А вот и неверно! Протез-то нашли с правой ноги! Эге! Не клёво это у вас! – и Остап поднял палец.

– Я не виноват, – усмехнулся я. – Это же холст! Когда речь шла о припадавшем на ногу Хромом, я мог находиться с противоположной стороны полотна. И все становилось зеркальным.

– А вы мне нравитесь, – сказала художница. – Я нарисую вам еще что-нибудь. И вы будете рассказывать. Мне.

Я был счастлив.

Остап улыбался. Спартак нахмурился.

Евгений БРАНДИС

ЖЮЛЬ БЕРН: новое о старом

«Научный роман»

На протяжении пятнадцати лет в парижских театральных кругах Жюля Верна знали как сочинителя куплетов и песенок, водевилей и либретто комических опер. Ничто, казалось, не могло предвещать резкого перелома в его деятельности. Только близким друзьям он поверял свои мысли о «повествовании совсем в новом роде», которое соединит литературу с наукой и создаст ему к тридцати пяти годам репутацию «серьезного писателя». Однако первые опыты в новой области творчества – рассказы с приключениями в отдаленных частях света, на морях и в воздухе, повесть «Зимовка во льдах» – скорее говорили о широте интересов, необычных для заурядного драматурга, чем о смелых творческих дерзаниях. Но Жюль Верн не спешил. Он много и упорно работал, исподволь накапливал знания, пока не счел себя достаточно подготовленным, чтобы написать, по его собственному определению, «научный роман».

Ему было тридцать четыре года, когда он явился с рукописью к Пьеру Жюлю Этцелю, умному, образованному издателю, сумевшему оценить и понять его литературное новаторство. Уже через два-три месяца, в январе 1863 года, роман «Пять недель на воздушном шаре. Путешествие трех англичан по Африке» попал в руки к читателям. Успех превзошел все ожидания, Жюль Верн нашел свою «золотую жилу» и стал ее энергично разрабатывать. Ревностный старатель научной фантастики, еще не имевшей «свидетельства о рождении» и даже имени, он выпускал роман за романом: «Путешествие к центру Земли» (1864), «С Земли на Луну прямым путем за 97 часов» (1865), «Путешествие и приключения капитана Гаттераса» (1866). Последний из названных – двухтомный роман о воображаемом открытии Северного полюса – был премирован Французской академией как одно из лучших произведений для юношества.

К тому времени окончательно созрел замысел многотомной географической эпопеи «Необыкновенные путешествия. Знакомые и незнакомые миры», включающей в полном виде шестьдесят три романа и два сборника повестей и рассказов, приблизительно двадцать тысяч страниц ~ итог более четырех десятилетий неустанной работы.

Двучленное название серии было впервые обозначено на шмуцтитуле («Необыкновенные путешествия») и виньетке («Знакомые и незнакомые миры»), украшающей титульный лист «Приключений капитана Гаттераса» и с тех пор сопровождало прижизненные издания всех романов Жюля Верна. Впрочем, второе обозначение со временем вытеснялось первым. На обложках книг и в памяти поколений остались «Необыкновенные путешествия».

Первое издание «Гаттераса» примечательно еще в том отношении, что предваряется предисловием издателя ко всей задуманной серии, Этцель считал первейшей задачей заменить в детской литературе «чудеса фей чудесами науки», поднять детскую книгу на