Уральский следопыт, 1982-02 - Журнал «Уральский следопыт»
Таким образом, историко-краеведческая экспедиция полностью восстановила линию пограничных укреплений прошлого века. Она состоит из пяти дистанций. Первая – укрепление Императорское, к которому относились станицы Кумацкая, Новоорская, Петровская и Елизаветинская. Вторая – Большое полевое укрепление: станицы Марьинская,
Атаманская, Павловская, Андреевская и Екатерининская. Третья – укрепление Константиновское со станицами Анненской, Георгиевской, Ольгинской и Княжеской. Четвертая – крепость Никольская (или Николаевская), к которой примыкали станицы Еленовская, Владимирская, Александровская, Софийская. И наконец пятая – укрепление Михайловское с бывшими в подчинении станицами Натальинской, Алексеевской, Кириковской, Надеждинской, Варненской и Варваринской, Все они заложены в 1835 – 1837 годах прошлого века. Тринадцать оборонительных сооружений нашла и поставила на учет экспедиция.
Теперь цель школьных краеведов – добиться, чтобы эти исторические места стали известны населению края. Конечно, требуется исправить запись на мемориальных табличках Наследницкой и Николаевской крепостей, чтобы она отражала действительную дату их постройки. Но ведь и другие укрепления нуждаются в мемориальных досках… Это – история заселения края» история утверждения границ русской земли и борьбы поселенцев за их неприкосновенность.
На снимках:
Башня Тамерлана. Использовалась как крепость новой пограничной линии.
Наследницкая крепость. Заложена в 1835 году на новой пограничной линии губернатором Перовским.
Очень старый колокольчик
Юрий ЛЕОНОВ
Рисунки Н. Субботиной
Рассказ
Забравшись с ногами в кресло, Андрюха переворачивал необмятые, похрустывающие страницы журнала с красочными картинками, читал под ними короткие подписи, но смысл их непостижимым -образом ускользал от него, как будто кто-то стоял за спиной и нашептывал в ухо разную чертовщину. Андрюха озирался, заглядывал под диван, где порой что-то тихонько шуршало и поскрипывало, но никакого движения там, в полутьме, не замечалось.
Странная это была комната: высоченный, потрескавшийся потолок; по обе стороны от двери – допотопные, покрытые фиолетовыми изразцами печи; пол покатый – от продолговатых, полукруглых окон к двери, а на широких плахах половиц прыщами выпирают сучки да блестящие четырехугольные шляпки гвоздей: древесина вокруг них слегка просела, словно выскоблили ее, и Андрюхе не сразу пришла в голову простая мысль, что за долгие годы можно так истоптать да вышоркать половыми тряпками дубовую, звонкую когда-то, плоть. Мебель в комнате стояла самая обыкновенная, обклеенная полосатым пластиком, такая же… как дома у Андрюхи. И все же неуютно чувствовал он себя здесь.
Мать с теткой оставили Андрюху дома, а сами ушли бродить по магазинам. Он и спорить не пытался, услышав, что собираются идти без него. Одно лишь обидно было: даже родная тетка не выслушала его до конца – видно, вовсе не интересно ей знать, почему Красавчик, как зовут его в классе, вдруг уехал в Москву без матери.
А тетке он бы все до малости рассказал: и про то, как отец месяцами пропадает в своих командировках, а его с собой не берет, только душу травит рассказами о дальних краях, и про то, как мать уже трижды обещала, что поедут они вдвоем в Москву, да все отговорки находила: «Неловко нынче стеснять теть Зину, комната у нее небольшая» или «От огорода нынче не оторваться, смотри, как все прет!…» В пятый класс уже перешел Андрюха, а только и видел, что свою Коломну да бабушкин поселок Пески. Разве это жизнь?
Тетка Зина представлялась Андрюхе женщиной заполошной, но понятливой. Если б хватило у нее терпения посидеть с ним рядышком хоть десять минут, рассказал бы он без утайки о том, как сговорил дружка своего на рисковое дело: собраться спозаранку вроде бы на рыбалку, а самим сесть на электричку и уехать до вечера в Москву, Задумано было здорово – и на метро покататься и жвачки купить, да все пошло наперекосяк: у Генки живот заболел на вокзале, наверное, от страха, а самого Андрюху притормозил контролер перед самой Москвой: «Без билетика едем, молодой человек?…»
Сидя в пустой и гулкой детской комнате милиции при Казанском вокзале, Андрюха мучительно силился вспомнить теткин адрес, а в голове толклась какая-то ерунда: «Летайте самолетами Аэрофлота!», «Дорогие товарищи приезжие, вас приветствует Москва, город-герой», «Такси все улицы близки»… Очень не хотелось Андрюхе называть свой домашний адрес – приедет мать, расплачется, слезы начнет размазывать по бледным пухлым щекам, и говорить жалостливые слова, и слышать при этом себя одну. Но признаться в милиции, откуда он взялся в Москве такой прыткий, все же пришлось…
Так и получилось, что поехал Андрюха посмотреть на столицу, о которой столько удивительного слыхал, а оказался взаперти.
Вот кто-то зашаркал ногами и потихонечку заворчал на кухне – не иначе как догляд оставили за Андрюхой, чтоб не сбежал. Похоже было, что хозяйничают там двое: одна женщина о чем-то рассказывала между делом, а другая слушала да помалкивала – сама себе на уме. Голос у первой вкрадчивый, тягучий:
– …Сейчас мы кашу заварим. А где там у нас манная крупа? Да, манная крупа… И куда запропастилась? Ведь точно помню, здесь была. Вот же непорядок какой! Просто безобразие форменное! Ну скажите, пожалуйста, разве можно так жить?… Ага, кто ее сюда поставил? Скажете, сама, да?… Нет уж, извините…
Андрюха вышел в коридор, оттуда на кухню и с недоумением осмотрелся. Сухопарая старуха в темном, с оборочками, платье, из-под которого кособочились серенькие туфли, стояла у шкафчика одна-одинешенька. Кроме нее разве что тараканы шевелили усами из расщелины. Но ведь яе с тараканами же беседовала она? Значит, сама с собой. Ну дает!
Пока Андрюха не заперся в туалете, старуха все смотрела ему вслед. По рассказам соседки Зины, ее племянник сызмала рос без отцовского глаза, да и сама сестра жаловалась в письмах, что заела ее работа, а парнишка тем временем вовсе от рук отбился. Представить только –
